Ознакомительная версия.
– Хорошо, подумаю. Надеюсь, ты все свои мудрые постулаты изложила?
– Да не сердись, чего ты, Ирк. А с квартирой-то как все-таки? Я не поняла – отдашь или нет?
– О господи, Снежана… Ты сама-то себя слышишь? По-твоему, получается, я всем кругом должна! Игорю, тебе, маме – всем! А мне кто-нибудь чего-нибудь должен? Хотя бы для равновесия?
– А ты и без равновесия все получила. На блюдечке с голубой каемочкой. Дура будешь, если все потеряешь. И я из-за тебя потеряю.
– Ладно, не хочу больше говорить. Какой-то бессмысленный у нас разговор получается – по одному кругу. Все, пока…
Нажала на кнопку отбоя, брезгливо отбросила плоское телефонное тельце. Вздохнула глубоко, пытаясь унять растущую внутри злобу.
Да, это была именно злоба – мокрая мерзкая жаба. Ах вы, родные мои, самые близкие! Мало того, что правду скрывали десять лет, еще и дивиденды оставшиеся состричь на моем горе пытаетесь! Господи, больно-то как… И обидно. И щекам горячо. Ага, заплакала наконец.
Хорошо. Поплакать – это хорошо. Говорят, со слезами все злобное, обиженное и плохое из души уходит. Всхлипнула, утерла слезы со щек. И зазвучало вдруг в голове тети-Сашино упреждающее, будто тетка сидела рядом, шептала тихо на ухо – «… камня на камне от своей жизни не оставишь. Это как ящик Пандоры открыть, спрятанный в самой себе…».
Хмыкнула, улыбнулась горестно, сквозь слезы – ящик Пандоры, говоришь? Да уж, никому бы мало не показалось, если б и впрямь… Каждый бы свое получил: мама – отсутствие привычных Игоревых дотаций, Снежана – дырку от бублика, а не квартиру. Да и Сашке бы с Машкой досталось – в любом возрасте расставание родителей большим горем воспринимается. А уж о себе и говорить нечего. Любимого мужа от себя оторвать – это ж как саму себя убить… Боже, сколько несчастий – и все из одного ящика. Хоть и разные по качеству, а все равно – несчастья.
Наплакалась и уснула крепко, будто в черную дыру провалилась. Так крепко, что не услышала, как заверещал жалобно телефон, высвечивая на дисплее родное имя – «тетя Саша»…
* * *
Проснулась поздно, с головной болью. Такой сильной, что жить не хотелось. Странно, почему говорят, что с горем надо переспать и наутро легче станет? Ерунда какая – свежее горе, наоборот, голову горячит, мысли тусклые туда не пускает.
Ну вот, выспалась. А толку? Для тусклых мыслей – и память такая же, избирательно услужливая. Подсовывает картинки, мучит запоздалой догадкой. Крутятся кадры, как в кино, только в обратном направлении… Да, было что-то такое десять лет назад: и лицо Нины Вадимовны вдруг вспомнилось – страшно виноватое, перепуганное, и мамина суетливость-услужливость. Даже то, как странно поглядывали на нее Ольга Самсонова с Надей Горской. Надо же, знали и молчали. А она так искренне с ними дружила! Почему она тогда ничего не почувствовала? Десять лет – ничего? Так же не бывает, не должно быть по крайней мере. Не идиотка же она последняя…
Телефон подал голос – даже отвечать не хочется. Ну что всем от меня надо, в конце концов? Опять кто-то из «родных и близких» с мудрыми советами-индульгенциями? Ага, Ольга звонит. Надо же, легка на помине.
– Да, Оль. Привет.
– У-у-у… А что это у тебя с голосом? Депресснула, что ли?
– Нет, почему, только что проснулась…
– Да ладно! Будто я не знаю, каким бодрым жаворонком ты просыпаешься! Это ты из-за Стеллы, да? Подумаешь, девчонка не то ляпнула, она же дура, Ир!
– Перестань! Тем более я все знаю.
– Что ты знаешь?
– То же, что и ты. И Стелла. И все остальные. Лежу и думаю – как же оно так подло получилось-то, а?
Молчание. Да, Оля, ничего не скажешь. Ты женщина умная, понимаешь, что сказать особо нечего.
– Хочешь, я приеду? Прямо сейчас?
– Зачем?
– Ну, не знаю… Поговорить…
– О чем? И без того все ясно. Я уж сама как-нибудь.
Хотела сказать – сама о себе позабочусь, но вдруг передумала. Вспомнилось почему-то, как эту же фразу произнесла бесприданница Лариса Огудалова, и самой смешно стало. Странно, отчего это вдруг в самые критические моменты жизни у нее возникают ассоциации с несчастными героями Островского? Уж ее-то судьбу с судьбой Ларисы никак не сравнишь. Разве что отсутствием приданого в замужестве.
А еще вдруг вспомнилось некстати, как эта самая Лариса «сама о себе позаботилась». Пережила предательство – и умерла с улыбкой. Еще и спасибо сказала. Да, для нее это был выход. А выход Ирины где? Ведь есть же где-то.
– Все, я еду! – зазвенел в трубке решительный Ольгин голос. – Давай поднимайся, дуй на кухню, кофе вари!
Отключилась. Что ж, придется подниматься с постели, жить как-то, умыться успеть, душ принять. Она ж быстро домчится, гоняет на своем «Рено» как бешеная.
Подруга вошла в дом, свежая, порывистая, принесла с собой сложные запахи – смесь духов, сигарет и дождя. Скинула модный плащ, плюхнулась на диван в гостиной, красиво положила ногу на ногу:
– Пепельницу дай.
Ага, в глаза-то не смотрит. Стыдно, наверное, все-таки подругой числится как-никак.
Ирина молча поставила перед ней пепельницу, села напротив, развязала тюрбан полотенца на голове, волосы упали на плечи мокрыми прядями. Ольга нервно прикурила, перекинула одну ногу на другую, откинулась на спинку кресла, выдохнув первый дым, глянула пронзительно:
– Переживаешь, да?
Легкая виноватая насмешка в голосе. Нет, не обидная. Должна же она как-то начать разговор, это понятно. А с насмешливого вопроса всегда начинать легче: вроде как тон задать разговору – тоже слегка насмешливый. Мол, не так и трагична тема…
– Нет, не переживаю. Просто жить не хочу, но не знаю как, Оль. Честное слово.
– Ну, ну… Не надо уж так пафосно. Все живы, здоровы, никто не умер. И ты не умрешь, выкарабкаешься как-нибудь.
– Я только одного не понимаю: как так получилось-то? Все знали, кроме меня… Как? Ведь не слепая же я? Скажи, со стороны очень смешно выглядело, да?
– Да какая разница! Не о том думаешь сейчас, Ир!
– Нет, почему… Даже Стелла, и та…
– Да при чем тут она? Ну, посплетничал с ней Петруша, дураком оказался. Говорю тебе – не о том думаешь!
– А о чем надо думать, скажи?
– О чем, о чем – как семейный корабль спасать! От тебя же теперь очень многое зависит.
– От меня?!
– Ну, не от меня же! Понимаешь, нельзя на такой красивый корабль ржавчину пускать, жалко будет. А больше всего тебя жалко. Потому что твоя боль – это всего лишь твоя боль. Знаешь, как в анекдоте? Ну, боль… Ну не боль – боль! Все равно Игорек до конца твоих душевных терзаний не прочувствует, уж поверь. Да и вообще – не приспособлен он для терзаний, слишком для этого дела благополучен, понимаешь? Ни разу жизнь фейсом об тейбл не шмякнула. Кстати, откуда узнала-то? Неужель сама логически вычислила? Вроде на тебя не похоже.
Ознакомительная версия.
