«Мягкое кресло, полумрак, телевизор, журнальный столик, кофе, её плечи, глубокие синие глаза, светлые локоны и беседы, беседы, беседы до утра…»
Придя с ночной прогулки по чехословацким барам, словно ночные разбойники, нарушившие законы и устои общества, вкусившие запретного плода его Величества языческого Бога «Бахуса», наши герои обнаружили, что ни один из них не имел ключи от своей комнаты. Александр оставил их в своей офицерской шинели, которая осталась висеть в казарме. Ибо на улице не было нестерпимо холодно, и офицеры пошли в общагу в одних кителях. Альяр их вообще носил в огромнейшей связке с другими ключами, и, подобно ключнику – привычка училищного каптёра, любил покрутить ими, на тонком кожаном шнурке, стоя на входе в казарму, в каптёрке, которой эта громоздкая гроздь и осталась лежать в этот вечер. Влад же отдал свои Альяру ещё в обед, который их бросил так же в шкафу своей каптёрки. Ну не тащиться же сейчас среди ночи в казарму. В гражданке, да ещё дыша парами хмельного чехословацкого пива!
К их счастью, каждая комната общаги соединялась с другой посредством совместного сан узла. И, к их счастью, у соседей всё ещё горел свет… Попав через соседей в свою комнату, лейтенанты тут же сыграли «отбой». Альяр ещё полночи вздыхал и ворочался в своих мыслях, питающих бессонницу, под понимающее молчание своих младших товарищей. Их же интересовал только сон…
Ноябрь 1987 г. Ружомберок.
Офицерская общага.
Резкий вой сирены нарушил предутреннюю тишину.
– Что за хрень? – спящий мозг не желал понять происходящее.
– Вставай! Тревога! – Альяр пихнул в бок спящего Александра.
– А-а!
– Хрень собачья!
– Задолбали!
– Как меня это всё достало!
– Давай, шевелись!
– Влад, не топчись!
Ругаясь и матерясь на чём свет стоит, а точнее сказать, на чём все эти казармы со своими тревогами, бойцами и командирами стоят!
– Ха, ха, ха! – дёрнул дверь Альяр, – а как мы собираемся выйти? Ключей-то нет!
– Тут все вспомнили прошлый вечер… или ночь, как там лучше сказать…
– Уже свалили! – споткнувшись с грохотом о что-то в умывальнике, – сообщил Александр про соседей по комнате, мгновенно оценив обстановку.
– К девкам в общагу по простыням в «Академе» не лазил? – сверкнул глазами Хашимов в сторону Тимофеева. И сорвал одну простынь с кровати, другую, связал узлом….
Три друга вскоре мчались на всех парах к КПП, за спинами раскачивался жгут из простыней…
Впереди бежал капитан с тревожным чемоданом. Споткнувшись о металлический порог открытой в КПП калитки, он смачно растянулся прямо перед летящими за ним лейтенантами. Которые тут же образовали кучу-малу. Смеху не было места. Даже стоящий на КПП боец не смеялся. Слишком не до смеху тут было! Опаздывающие офицеры подхватились и помчались что есть силы к своим ротам!
«Ответственные» по ротам офицеры, ночующие в казармах, уже строили свои подразделения. Сквозь утреннюю сумрачную туманность пробивался тусклый фонарный свет, пятнами освещавший куски асфальта. Окна казарм, завешенные «светомаскировкой», не выдавали признаков жизни. За спинами бойцов из вещмешков торчали черенки сапёрных лопаток…
– Товарищ лейтенант! – Александр услышал зычный окрик начштаба батальона. – Стройте свой взвод, и роту! Где вас носит!? И вперёд на погрузку! Старшины батальонов уже готовили «мат базы» для погрузки в ЗИЛы. Выделенные для этого подразделения спешно затаскивали на борта ящики, палатки, печи и прочу утварь, под светом фар, пробивавшимся сквозь утренний промозглый туман.
– Комиссар! Выводи роту, а я в парк! – вяло крикнул Альяру ротный. Под парком имелся ввиду не парк развлечений, а парк боевых машин….
Полк убывал в поле. Дней на семь. Этого выхода ждали. Даже предполагали, но, как обычно, не хотелось быть готовым к этому именно сейчас! Именно в эту холодную промозглую ночь из-под тёплого уютного одеяла! Но процесс уже был неотвратим. И сознание обычно быстро адаптировалось к превратностям судьбы, начиная искать в происходящем мгновения радости и даже удовольствия. Минута в дырявой палатке, в относительном тепле – уже счастье. Порция полуостывшей пайки в солдатском котелке, дабы тупо набить пустой урчащий желудок, – удовольствие. Не говоря уже о том, как, накормив и уложив бойцов в натопленные ржавыми полусамодельными «буржуйками» дырявые грязные палатки (фак вещевую службу!), соберутся офицеры на скрипучих койках или досчатых нарах, расстелят свои спальники, снимут с печки шипящую ароматную банку тушёнки, откроют бутылочку «Боровички»59, поставят на стол армейские железные кружки, да закусывая сочным горьким лучком, продирающим горло своим сладковатым соком, поведут беседы о своих бойцах и отцах-командирах, о том, о сём, и, конечно же, о них, о женщинах, что так мило скрашивают нашу убогую жизнь, придавая ей смысл даже в самом бессмысленном предприятии. Даже в мыслях, даже в самый трудный, грязный и, кажущийся беспросветным кусок времени, мысли о ней, близкой или далёкой, существующей или вымышленной, согревают душу… А, может это просто водка с луком жжёт глотку, да терзает сердце. А…?
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене,
И я конечно думать мог,
И я конечно думать мог,
Когда на трубочку глядел
На голубой ее дымок,
Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то все лгала,
Что сердце девичье свое
Давно другому отдала,
А я не думал ни о чем,
А я не думал ни о чем,
Я только трубочку курил
С турецким горьким табачком,
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль свою
И чтоб пресечь нашу вражду
Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу
На вороном своем коне
Когда мы были на войне
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене
.
Ноябрь 1987 г. Оремовлаз.
Девятая рота.
На пригорке творилась упорядоченная суета, подобная муравейнику. Никто не сидел без дела. Старший лейтенант Сидоренко чётко раздавал указания.
– Назначить лиц суточного наряда!
– Комиссар! Бери Харина, Моше. Развернёте наглядную агитацию! И шоб как положено! – капитан отрезáл густым баритоном каждую фразу, – и ещё, Тимофеев, бери себе ещё двух «манов» и метров в ста отсюда пусть выкопают яму и организуют отхожее место! Да смотри, предупреди, чтоб добротно было. Сам приду, проверю! И не дай боже, провалюсь!.. – он сжал зубы и потряс кулаком для пущей убедительности.
– Командиры взводов! Отправьте по четыре бойца к старшине на разгрузку матбазы, остальным под вашим чутким руководством – разбивать палаточный городок! И через сорок минут построение роты с вещмешками!
Ротный снял шапку, вытер лоб.
– Сержант Ахмедов ко мне! Берёшь дневальных с лопатами и перед палаточным городком делаете из песка дорожку и камешками выкладываете. Ясно?!
– Да тошно, товарищ старший лейтенант!
– Тошно тебе будет, сержант, если мне не понравится!..
– Есть!
– Да, комиссар! Как закончишь своё, проверь, чтоб в каждой палатке печь топилась, и дежурство истопников всю ночь было организовано! А потом проконтролируй, что ы старшина отправил наряд за пайкой и проследи за раздачей! Да, сразу щас проверь, чтоб термоса этот прапор разгрузил!
– Саядян, Герасимов, Урсулов! – а вы щас будете ставить со мной офицерскую палатку! У кого ещё есть ко мне вопросы? Кто ещё не знает, что он должен делать?..
Недавно призванный «дух» Саядян, старослужащий или «дед» Герасимов и прошлого призыва «слон» Урсулов, дружно кинулись выполнять приказ невзирая на свои «статусы».
В девятой роте эти «статусы» были лишь формальностью, «перевод» в новый статус ремешком по попе, также носил лишь формальный характер, всё чаще игнорируясь вовсе. Ибо закон и уставной порядок, установленные ротным, здесь были почти безупречны!
Рота через минуту превратилась в копошащийся муравейник. Одни тащили с места разгрузки металлические каркасы палаток, другие уже устанавливали дощатые остовы и закрепляли нары из горбыля, подпирая снизу найденными здесь кирпичами. Третьи маялись с ржавыми буржуйками, прикрепляя к прогнившим жестяным дымоходам пустые консервные банки для гашения пламени.
