Ознакомительная версия.
– А что в этом смешного-то? Я что-то не пойму?! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – часто заплевался он, отстукивая мелкую дробь по прикроватной тумбочке: тук, тук, тук, тук, тук.
– А то, что умишком она не вышла!
– Ой! Зинька! Какая ж ты всё-таки курва!
– Ах так, Гаврилов?! – угрожающе воскликнула Зинаида Матвеевна. – Тогда я вообще тебе ничего рассказывать не буду! Так и знай! Слова от меня больше не услышишь! И вообще: это Галька твоя – курва!
– Не-е, Зин, ты постой, постой! – завёл Гаврилов – так, что непонятно было: то ли бывший супруг желает примириться, то ли в бутылку лезет. – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. – Ты что сейчас хотела сказать? А? Что она вся в тебя пошла?!
– Чего-чего? – не поняла Гаврилова, вытаращив глаза.
– Я говорю... – т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. – Ты утверждаешь, что она в тебя, что ли, уродилась? Такая же дура тупоголовая? Не-ет! – протянул он несколько театрально. – А вот тут я с тобой согласиться никак не могу! Аврик в меня! Умная и смекалистая, всё на лету схватывает! Иначе её б на такую должность в жизни никто не взял!
– Н-да? – всё ещё сомневаясь, промямлила Зинаида Матвеевна, но тут же оживлённо сказала: – Володь! И ты думаешь, её не уволят, нет?
– С какой стати?! Это кто её уволит?! И откуда в твоей глупой черепушке такие мысли берутся?
– А ниоткуда не берутся! Это мне Милочка сказала, – и Зинаида Матвеевна в очередной раз подробнейшим образом повторила субъективное мнение кузины-сиротки об Авроре.
– Вот запомни, Зинька, раз и навсегда! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук! – беспокойно забарабанил Гаврилов по собственной коленке. – Милка твоя – лярва последняя! Завистливая, неудовлетворённая падла! – эмоционально выпалил Владимир Иванович, выкатив свои и без того выпученные, чёрные, как угли, глаза.
– Зря ты так, Володя, зря.
– А чего это зря-то?! – легкомысленно бросил Гаврилов.
– Жалко её, сиротинушка она!
– Да ладно тебе, Зинульчик! Ты б лучше меня пожалела! – игриво сказал Владимир Иванович. – Когда увидимся-то? А? Совсем я ссохся по тебе, соскучился... – зашептал он, когда Калерина вышла из комнаты.
– Ой! Молчи уж! – сказала Зинульчик, краснея от смущения, вспышки счастья и надежды в душе. – Вон! По своей Калериной сохни! – фыркнула бывшая супруга с обидой в голосе.
– Ты мою Гальку не трогай! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук, – беспокойно постукивая по кроватной спинке, ревностно вступился за благоверную Владимир Иванович, но тут же с умилением и с невыразимой теплотой сказал: – Что с неё взять-то?! Галюнчик – больной, богом обделённый человек, кефир перед сном пьёт. Каждый день. Сахара набузует, и буль, буль, буль. Утром проснётся, а живот ещё больше! Что Галюнчик – она ж как ребёнок! Хуже Аришки!
– Ой! Володя! Всё. Не могу говорить. Кто-то в дверь звонит. Давай.
– Позвони мне завтра, – понизив голос, заговорщицки предложил Гаврилов.
Зинаида Матвеевна галопом ринулась в коридор. Аврора уже открыла дверь – на пороге стоял обожаемый первенец, мамина гордость, сын-красавец с лицом Жана Маре и «туловишшем Лефонида Жаботинского» (по твёрдому убеждению Гавриловой, именно в этих двух мужчинах соединились воедино те качества, что непременно должны быть у каждого настоящего представителя противоположного пола, – мужество, сила, ум и красота). Он же: сводный брат-придурок Авроры. Он же: дезертир из славных рядов Советской Армии. Он же: бывший приблатнённый хулиган-малолетка, срезающий в толпе дамские сумочки... У-ух! Он же: сожитель Ирины Стекловой (довольно симпатичной статной женщины, любившей хорошо одеться, посмеяться, вкусно поесть и выпить, называвшей всех подряд «дорогушами», «солнышками» и «золотками»). Он же: отец четырёхлетней Наташки и отчим семилетнего Виталика, – Геня Кошелев стоял в дверях со своей четырёхлетней дочерью, не похожей ни на мать, ни на отца (не исключено, что девочка уродилась в «проезжего молодца»).
– Привет, козявка, – поздоровался он с Авророй. – Привет, мамань!
– Здравствуй, Генечка! – обомлела Зинаида Матвеевна, увидев сына и повиснув у него на шее, и захлюпала носом – так, словно драгоценное дитя вернулось с фронта после пятилетней разлуки.
– Ну что ты, мамань! – пытаясь стряхнуть с себя слишком уж навязчивую родительницу, сказал Геня. Та, отцепившись наконец от него, обратила внимание на внучку и затянула сахарным голоском: – Наташенька! Деточка моя! Как жизнь-то?! По бабушке хоть соскучилась?
– Нет, – отрезала Наташенька, по-взрослому приглаживая пух на голове.
– Не-ет? – удивилась Гаврилова и спросила с интересом: – А папу любишь?
– Мой папа хор-р-р-оший! Мой папа – дур-р-рак! – выдала та, грассируя.
– Ха, ха, ха, ха! – разразился громким хохотом Геня.
– Мне папа обещал к-р-р-ролика купить! – похвасталась она.
– Какого такого кролика? – вытаращилась на сына Зинаида Матвеевна.
– Обыкновенного. В выходные на «Птичку» съездим, куплю ей кролика, – не без удовольствия разъяснил Геня. – Наташка, чего встала-то? Иди к сестре! Нам с бабушкой поговорить надо.
Наталья прошмыгнула в кухню, а взрослые разместились в большой комнате. Усевшись на диван, все трое с минуту молчали, как на похоронах, потом вдруг Гаврилова снова затянула:
– Ой, сыночка, ты так давно не приходил! Так давно!.. Что я уж и лицо твоё забывать начала!
– Ты что, мать, бодягу-то разводишь?! Третьего дня заходил – недели не прошло! – и Геня удивлённо уставился на неё.
«Ненормальная у неё к Геньке любовь какая-то, – пронеслось в Аврориной голове. – Правду отец говорит – сучья у неё к нему любовь!»
– Так знаешь, ведь оно как, Генечка... Сердце матери-то, оно-то завсегда в беспокойстве пребывает, – философски протянула Гаврилова.
– Ладно, ближе к «телу», – деловито проговорил Кошелев. – Ты мне лучше скажи, козявка, тебя на работу взяли? – спросил он и незамедлительно услышал всё то, что читателю уже известно.
Выслушав подробнейший рассказ об Аврорином трудоустройстве, Геня удивлённо присвистнул и сказал задумчиво, с едва уловимой ноткой зависти:
– Инспектор по контролю... В посольстве... – но тут же, будто проснувшись от короткого сна, гаркнул: – Слушай, щас твоего Мефистофеля видел во дворе!
Автор считает своим долгом напомнить многоуважаемому читателю, что первоначально Геня называл Мефистофелем своего ненавистного отчима – Владимира Ивановича, а со временем и вообще всех мужчин, к которым испытывал крайнюю неприязнь.
– Никакой он не мой! Я с Метёлкиным в разводе! Официально!
– Ой, ой, ой! Мамань, ты глянь, какая она у нас гордая стала!
– Да ну её! – махнув на дочь рукой, со злостью воскликнула Зинаида Матвеевна и оживлённо спросила: – Ну и что?
Ознакомительная версия.
