Ознакомительная версия.
— Колбасу вареную будешь? — спросил он у внучки.
— Конечно. — Аня улыбнулась. — У тебя всегда есть моя любимая колбаса. Ты самый лучший дедушка на свете!
Роман Андреевич положил колбасу на стол и сел на табурет.
— Дедушка, ты разрешишь мне у тебя остаться, да? — Девочка смотрела на него с мольбой.
Некоторое время Роман Андреевич молчал и наконец ответил:
— Даже не знаю, что сказать…
— А что тут говорить? — Аня опустила ноги на пол. — Они все время дерутся и ругаются. Я не хочу с ними жить, не хочу, чтобы Женя с ними жил. — У нее в глазах заблестели слезы.
Рома принялся нарезать колбасу.
— Я не знаю, что сказать… — повторил он.
— Не надо ничего говорить! — воскликнула Аня, прижимая кулачок к груди. — Забери нас с Женькой к себе, и все! Тебе не будет с нами трудно, я все умею. Женьку в садик определишь, и будем хорошо жить. Я помогу тебе картошку посадить, буду морковку полоть, ты ж не любишь полоть морковку. — Аня смотрела на него заискивающе. — Цветы посажу под окнами и возле крыльца… я давно собиралась. Давай пионы посадим, они так хорошо пахнут, — тараторила девочка, — и маттиолу. — Она помолчала, а затем задумчиво продолжила: — Деда, я не понимаю, зачем люди женятся? Чтобы потом драться друг с другом, будто больше не с кем? И еще я не понимаю, зачем мама пьет. Она не имеет на это права, потому что она женщина, от нее в доме все зависит.
Услышав эти слова, Роман Андреевич чуть нож не выронил и уставился на внучку.
— И… и детей бить нельзя, — ее голос сорвался, она скривилась, вот-вот заплачет, и коснулась рукой головы, там, где была проплешина, — нельзя… — она всхлипнула, — это так больно… и обидно…
— Ну, ну, Анютка, не надо, — Роман Андреевич коснулся руки внучки.
— А мужчина… — продолжила Аня, порывисто втянув носом воздух, — не имеет права бить жену, иначе он не мужчина. И вообще… никто никого не должен бить, нельзя драться! Это страшно! Это… это хуже смерти! Дедушка, я не хочу с ними жить, я хочу жить с тобой! — воскликнула она. — А их… Их надо лишить родительских прав!
«А ведь она уже совсем взрослая, — подумал Роман Андреевич, глядя на раскрасневшееся лицо внучки. — Анютка все правильно говорит. Бить нельзя. Никого. Даже словом нельзя унижать, это плохо, не по-людски». Ох… Забрать внуков… Как же он их заберет? Что он может сделать, чтобы дети не росли в этом ужасе? А ничего. Разве только с Инной поговорить. Да он уже говорил, а она лишь удивлялась:
— Папа, да ты что?! Я не пью!
Инна в детстве его не слушала, а сейчас… Нет, не в его силах оградить внуков от этого ежедневного кошмара. Не в его! И не в чьих. Инна обязанности матери исправно выполняет, дети накормлены, одеты, обуты, она не тунеядка, работает — на посторонний взгляд вполне приличная женщина. И детей своих любит. Какой-то неистовой, малопонятной любовью. Когда Аня в три года заболела воспалением легких, Инна устраивала истерики. «Я этого не вынесу! Я не хочу жить!» — кричала она, сутками сидя у кроватки дочери. В палате не было предусмотрено место для мам, вот и ютились они на полу, возле кроватей малышей. Да, Инна любит своих детей, просто она… такая. А все потому, что мама покинула ее в тот момент, когда была нужна ей как воздух. А может, это произошло еще раньше? Да, еще раньше она разуверилась в любви и ее душа очерствела… Роман Андреевич помнил, как дочка защищала его, взрослого, крепкого мужика… Теща покойная тоже на мужа своего, Степана, кидалась, как ведьма, и лишь после его смерти вдруг смирная стала, видимо, поняла, что только он любил ее, только ему она была нужна, да поздно. А Валя? Она переменилась после того, как заболела. «Прости меня», — сказала Роману после первого сеанса химиотерапии, после того, как он заявил врачам, что не оставит ее ни на секунду. И не оставил, все время держал ее за руку. Смотрел на нее, бледную, осунувшуюся, и ни в голове, ни в сердце не было обиды на нее, была только любовь и… прощение. Вечное прощение.
— Это ты меня прости. — Роман Андреевич сжимает тоненькую, в голубых жилочках, ручку-лапку. Потом жилочки исчезнут, но это будет потом, а пока он шепчет: — Я тоже виноват перед тобой.
Он не знал, в чем перед ней виноват, ему и не нужно было этого знать — раз случилось то, что случилось, значит, в этом была и его вина, наполовину. Ведь двое все должны делить пополам, потому что они две половинки одного целого. Роман Андреевич всегда так думал, так считал, но теперь уже и не знал… Ничего не знал. Не знал, чем закончится все это для Инны, а ведь закончится… Не знал, почему все так… Почему каждая из этих женщин, Инна, ее бабка, мать, упрямо брели по пути разрушения — себя, семьи и тех, кто рядом? Что рвалось наружу из их сердец? Что теперь рвется из сердца Инны? Что ждет Анечку? И как остановить эту вакханалию обескураживающих совпадений, похожих на вирус, поразивший судьбы женщин, наплевавших на кровное родство и даже на любовь матери к ребенку?!
— Анечка, я поговорю с твоей мамой, мы все обсудим.
— О чем ты с ней поговоришь? — Девочка сдвинула брови. — Что с ней можно обсуждать? Дедушка, с ней не о чем говорить, она плохая мать, безответственная! Это все напрасно! — воскликнула Аня. — Вы, взрослые, все такие! — По ее щекам потекли слезы. — Только о себе думаете! Почему ты меня не слышишь? Почему?
— Я сказал, что поговорю с твоей мамой, — медленно повторил Роман Андреевич.
— Не о чем с ней говорить! Я много раз с ней разговаривала, просила ее не пить! Она обещала. И что? Пьет еще больше! Она врет, все время врет! — Всхлипывая, Аня вытирала щеки тыльной стороной ладони. — Пожалуйста, забери нас с Женей к себе, прямо сейчас!
Роман Андреевич упрямо мотнул головой:
— Не могу.
Слезы высохли, лицо Ани застыло, в глазах сверкнул обжигающий холод.
— Аня, хорошая моя, я все вижу и понимаю, я тоже страдаю из-за всего этого, очень страдаю… — Дедушка тяжело вздохнул. — Девочка моя, я знаю, что тебе нелегко, знаю, что ты уже взрослая. Ты даже не представляешь, насколько ты взрослее своих ровесниц. Ты серьезно относишься к жизни. Постарайся понять, что я не имею на вас с Женькой никаких прав. — Он хотел дотронуться до ее плеча, но внучка отстранилась, и рука Романа Андреевича повисла в воздухе.
Некоторое время Аня пристально смотрела на него, а потом тихо произнесла:
— Значит, не заберешь?
Девочка снова сдвинула белесые бровки.
— Нет. — Дед Рома мотнул головой.
Повисла тишина, и ему вдруг показалось, что перед ним сидит не двенадцатилетняя девочка, а уже взрослая женщина. Внезапно Аня заговорила странным незнакомым голосом — будто это был не человек, а робот.
— Я не буду с ними жить. Заберу Женю, и мы уедем.
— Уедете?
Она кивнула.
— Куда же вы уедете? — с болью в сердце спросил Роман Андреевич, вспомнив, что такой же голос был у совсем юной Инночки, когда она твердила о том, что уедет к Саше… Уже после того, как письма от него перестали приходить.
— Этого я пока что не решила. У меня еще есть время подумать. До тех пор когда получу паспорт.
— Паспорт? — Роман Андреевич вытаращил глаза на внучку. — Тебе ж еще почти три года ждать…
— Ничего, — холодно произнесла Аня, — подожду.
Ужинали они молча.
Ночью Роман Андреевич долго ворочался, обдумывая разговор с внучкой. И так его повернет, и эдак. Но, как ни поворачивай, девочка должна жить с матерью. А с Инной он обязательно еще раз побеседует.
Роман Андреевич уснул на рассвете, но вопросы, роившиеся в его голове, будто назойливые пчелы, прерывали сон, не давая ни минуты покоя. Что он сделал не так? Почему Валя его разлюбила? Ведь он из кожи вон лез, чтобы ей угодить. Чему он не смог научить дочку? Ведь старался, чтобы у нее все было. Что проглядел? Конечно, он не все видел — он мужчина и иногда просто не может видеть то, что нужно девочке. Он был примерным отцом, женщин после смерти Валюшки не знал. О том, чтобы привести Инночке мачеху, даже подумать не мог. И что получилось? Страдают невинные дети. Роман Андреевич открыл глаза, посмотрел в окно и прошептал:
Ознакомительная версия.
