– Ну, конечно, – деланно улыбнулась ей я. До порядка мне было далеко. – А вы как себя чувствуете?
– Ты знаешь, я понимаю, что это не мое дело, но я бы хотела, чтобы ты все-таки родила, – выдала на гора моя старушка.
– Да что вы? Почему? – опешила я.
– Знаешь, моя дорогая, потому что потом ты точно будешь об этом жалеть.
– Не уверена… понимаете, я уже имела богатый опыт общения с мужчинами и уверяю вас…
– Прекрати пожалуйста, пороть чушь. Выбрось на помойку весь свой опыт. Ты думаешь, что эти твои страхи – они навечно? Пройдет время и ты будешь думать совершенно иначе, – Полина Ильинична вдруг даже покраснела от волнения.
– Слушайте, дайте-ка я вам давление померю. Что-то мне ваш цвет лица не нравится. Вы не ели сегодня ничего жирного?
– Да ничего я не ела. Сядь! – неожиданно рявкнула она. И хотя у меня было много чего ей сказать относительно этого «рожай», я послушно села. Не волновать старушку – моя главная цель в этой жизни.
– Сижу. И?
– Я когда-то была такой же, как ты.
– Сомневаюсь, – улыбнулась я. Интересно, что может быть общего между московской коммунисткой с квартирой в доме партийной элиты тех лет, и мной, медсестрой из бесхозного Грозного, перекати-полем без кола без двора. Ну в самом деле?
– Не сомневайся. Я тоже однажды решила, что ребенок может чему-то там помешать.
– Вы? – распахнула рот я.
– А что, ты думала, что я ни разу даже не присела около мужчины? – скептически подняла бровь бабуля. Я усмехнулась.
– Ну что вы. Разве что около секретаря ОБКОМА.
– Не у секретаря. Да и неважно теперь, около кого. А только была я тоже однажды беременна. Один-единственный раз. Я тогда страшно переживала, все боялась, что все узнают мою страшную тайну и меня из партии попрут. Понимаешь?
– Узнали? – заинтересовалась я.
– Узнали, – деловито кивнула бабуля. Кажется, она немного успокоилась. – То есть, я сама пришла к нашему политруку и все ему рассказала.
– Сами?
– А, не в этом дело. Он был хорошим мужиком, мог подсказать, что мне делать. И помочь, в случае чего, с врачом. Он мне и сказал, что если не сделать аборт, то на карьере можно поставить крест.
– А вы? – окончательно распахнула уши я. Кто бы мог подумать, что в прошлом моей милой хозяйки могут всплыть такие пикантные подробности. – Вы не могли выйти замуж за отца ребенка.
– Отец-то был почти мифом. Проезжий, в Москве на неделю. По делам партийной ячейки. Он уехал к жене, а я осталась. Так что замуж мне было не выйти. Да и даже если бы я вышла замуж. Командировки, партийные съезды, мероприятия – все это осталось бы в прошлом. И потом, передо мной стоял живой пример моего брата.
– А что с вашим братом? – не поняла я. Про него я почти ничего не знала, кроме того, что он оставил за собой двух невыносимых дочерей, отравлявших все существование моей Полины Ильиничны.
– Мой брат ради семьи оставил научную деятельность. И всю жизнь только и делал, что перебивался до зарплаты, чтобы одеть-обуть вот этих двух соплячек, которые ему укоротили жизнь лет на десять.
– Ну, вот! – развела руками я.
– Что вот? – разозлилась старушка. – А знаешь, за что я больше всего не переношу моих племянниц?
– За что?
– За то, что у меня не было своих детей, а у моего брата были! Я все время потратила на то, чтобы пробиться наверх. Я сделала аборт, потому что так было надо. И всю жизнь я чувствовала себя умнее брата, потому что он был измотанным, вечно чего-то добывающим. А ведь он светился счастьем, но я этого не видела. Зато я видела вот эту самую квартиру, которую моя партия выдала мне в благодарность за мою преданность.
– Но что потом вам помешало родить ребенка? – поинтересовалась я. Наверное, потому что себе-то я каждый раз обещаю, что рано или поздно я все-таки это сделаю.
– Ты полагаешь, что мы сами решаем, когда рожать, а когда нет? Но ты ошибаешься, моя дорогая, – несколько более спокойным тоном добавила она. И даже усталым. Разговор ее явно вымотал. – На самом деле дети – это благословение небес. И оно далеко не всем доступно.
– Что, вы не смогли забеременеть? – не поняла я.
– Я не смогла полюбить. Больше никогда мне не встретился тот, от кого Бог дал бы мне дитя. А потом я постарела. Ты мне не поверишь, но старость на самом деле – это большая часть нашей жизни. Женский век короток. И вот, после сорока ты еще полна сил, молода, чувствуешь, что еще все можешь. А вот родить – уже нет.
– Ну, почему же, – не согласилась я. – Сейчас рожают и в пятьдесят.
– Может быть. Может быть, – подавленно кивнула она. – Но в наше время такого не было.
– Может, вам отдохнуть, – обеспокоилась я.
– Машенька, родная. Знаешь, как я переживаю, что не решилась тогда родить. И ничего уже не поменять было. Но у тебя еще есть возможность решить все иначе. Ты имей в виду, я не против. Я за! – я уколола ей реланиум. Но ее слова разбередили мою и без того слезливую душу. Может, и правда, родить? Ну, не оставит же нас уж совсем на улице государство. В конце концов, всегда сниму комнату. Может, все-таки… Да, мне не привыкать забывать. Я отлично умею стирать из памяти то, что там уже не нужно. Я так много времени и сил потратила на то, чтобы научиться это делать. Мужчина? Немного слез, капелька спиртного. Работа, подруги, коллеги по «03». Сигарета с утра и перед сном. Не знаю, умею ли я любить, но вот забывать у меня получается просто прекрасно. Но может быть, хоть раз, хоть один раз попробовать оставить в памяти человека, который, хоть и ушел, но был так прекрасен, так мне нравился. И родить ребеночка с голубыми глазами цвета льда? Может быть, сына.
– Не стоит поддаваться мимолетной слабости. Надо все хорошенько обдумать, – сказала я сама себе перед тем, как лечь спать. – У меня еще есть время.
– Время? С чего ты взяла, что у тебя есть время? – откуда-то извне услышала я мысль.
– Ну, все-таки. До вторника, – отмахнулась я и провалилась в сон.
И приснилось мне, как иду я по горной дороге в сторону перевала. В Грозном только-только начинается веста, и природа наполнена таким ароматом, таким благоуханием, что у меня от этого буйства кружится голова. Дорога идет все вверх и вверх, вокруг всюду видны заснеженные вершины гор, а моя голова кружится все сильнее, потому что вокруг остается все меньше кислороду. И я понимаю, что начинаю задыхаться, потому что дорога кончилась и, оказывается, давно превратилась в тропу. Очень резкую тропу, практически еле заметную змейку, круто поднимающуюся вверх по горе. Вокруг красота, но у меня нет никаких сил смотреть вокруг. Я еле дышу, так мне тяжело идти. А гора нависает надо мной, кажется, скоро я уже не идти буду, а карабкаться. И вдруг я вижу, что на вершине горы стоят мать с отцом. Мать строго смотрит на меня и качает головой, а отец жестами зовет к себе и протягивает руку.
