Лишь только она произнесла это, ее гнев улетучился. Она осознала, дрожа, что зашла слишком далеко. Его глаза опасно блеснули.
— Если с тебя уже достаточно, ты знаешь, что делать. В деревне есть телефон, и ты можешь позвонить своему спасителю. Так что либо делай это, либо рисуй быка.
Его воля была, как и всегда, несокрушимой. И тот бык обернулся одной из лучших работ, которые у нее получились за время, что она провела у Алека. Чистая дистилляция накопившегося гнева.
В тот вечер за ужином она попыталась извиниться.
— Я прошу прощения за свои слова насчет того, что я стала сомневаться в тебе. Я просто пыталась как-то уколоть тебя, а вовсе так не думаю. — Он не ответил. Роза испугалась. — Ты ведь сказал в самом начале, что мне позволяется злиться. Ты всегда делаешь мне больно, почему я не могу сделать тебе больно в ответ?
— В этом нет никакого смысла, — бесстрастно ответил он, подливая ей вина в бокал. — В особенности теперь, когда ты ухитряешься добиваться такого заметного прогресса. Неплохие достижения. А я на удивление толстокож. — Он бросил на нее испытующий взгляд. — Да и вообще-то, если забыть про кровоточащий обрубок, то я просто наслаждался этим. Ты ужасно сексуальна, когда злишься, тебе это известно?
Роза почувствовала, как у нее перевернулось все в животе. Несмотря на то, что они проводили целые дни бок о бок, крайняя интенсивность работы и, как результат, усталость до сих пор держали сексуальное напряжение в рамках. Внезапно ей не понравилось, как смотрел на нее Алек своими пронзительными, как рентгеновские лучи, глазами. Или, если выразиться более точно, она поняла, новым и обескураживающим образом, что это ей нравится.
— Я загонял тебя, это верно, — рассуждал он вслух. — Не хочешь ли съездить в Париж на пару дней и прогуляться по галереям? — Глаза у Розы расширились, как у ребенка, которому предложили леденец на палочке.
— О, Алек, это было бы чудесно! А мы можем поехать завтра?
— Какая же ты нетерпеливая крошка, а? Нет, мне нужно прежде отправить телеграмму, чтобы для нас приготовили квартиру. Там все закрыто на лето. Никто, если есть хоть какой-то выбор, не ездит в Париж в августе. Это совершенно неподходящее время года, но, к счастью, это означает, что всех, кого я знаю, не будет в городе, и нас не станут осыпать разными надоедливыми приглашениями. Я дам знать консьержке, что мы приедем. Заметь, всего лишь на пару дней. Если бы в нашем распоряжении имелось больше времени, тогда другое дело. Я мог бы показать тебе ужасно много, и, говоря с точки зрения творчества, все это невероятно стимулирует. Но это не согласуется с программой, которую я для тебя наметил — слишком много отвлекающих моментов.
Роза почувствовала внезапную боль при упоминании о временных рамках ее учебы. Она настолько полно вжилась в свой новый и напряженный ритм, что порой даже забывала, что все это скоро закончится. Двадцать четыре года той, другой жизни Розы, до Летней школы в Уэстли, казались нереальными, отдаленными, неважными. И внезапно перспектива возвращения показалась ей невыносимой.
Инцидент с быком обозначил поворот в ее отношениях с Алеком. Он возвестил о трудно уловимых изменениях в атмосфере, усилившейся напряженности, которая вызывала участившиеся ссоры и все возраставший обмен оскорблениями. После одного особенно ожесточенного и ненужного спора Роза почувствовала, в некий момент истины, что в основном именно она провоцирует эти стычки. Она быстро становилась все более и более опытной и знала, как именно можно побольнее уколоть Алека. Она вела себя подобно озорному ребенку, который пытается определить, как далеко он может зайти, не получая подзатыльника. И ее мотивы были совершенно такими же, что и у озорного ребенка — ей хотелось внимания.
Основная масса всего этого была, разумеется, подсознательной. Вне всяких сомнений, Алек был абсолютно невозможным для совместного проживания человеком: капризным, требовательным и властным. Роза, наделенная от природы проницательностью и интуицией, была более чем способна справляться со своими капризами. Но она начинала понимать, что получает большее удовольствие, если не сдерживает их, и становилась зависимой от того бурлящего адреналина, который вырабатывался в результате их конфликтов.
За день до того, как они должны были отправиться в Париж, она переборщила. В то утро они с раннего часа работали вместе в студии. Неожиданным образом Алек пребывал в благодушном настроении, его обычно изменчивые черты смягчились, и в них сквозил тот самый намек на уязвимость. В обычных условиях Роза должна была бы ценить то дружеское спокойствие, которое наступило наконец между ними. Вдобавок к этому она работала над предметом, выбранным ею самой, без обычного града непрерывных критических замечаний. Возможно, в ожидании их завтрашнего отъезда Алек, казалось, впал в нетипичное для него состояние всепрощения. Или, говоря другими словами, он игнорировал ее, полностью погрузившись в свою собственную работу.
— Алек, — льстиво сказала она. — У меня тут затруднения. Ты можешь уделить мне минутку?
— Не сейчас, Роза. Сама постарайся справиться. Мы обсудим их попозже. — Его мысли витали где-то далеко.
Роза была избалована интенсивностью его преподавания. А тут он замкнулся в себя. Она отложила в сторону кисть и нарушила кардинальное правило, выучить которое до той поры не имела возможности — никогда не прерывать его, когда он работает. Она встала за его спиной. Он, очевидно, мучился, пытаясь в общих чертах перенести на бумагу какие-то свои исходные идеи. Она смотрела и смотрела, завороженная против воли, как он работает. И могла бы просто стоять там молча и учиться, просто глядя на него.
— Алек, — льстиво затараторила она, стараясь пробиться сквозь толстую стену его сосредоточенности. — Мне надоело. — Неужели она действительно осмелилась так заявить? И разве он и вправду не слышал ее?
— Алек, — повторила она погромче, — давай съездим в город. — Мне нужно купить кое-что для поездки. Сегодня утром мне что-то не работается.
— Что ты еще тут выдумываешь? — рявкнул он. — В Париже ты сможешь купить себе все, что угодно. А теперь заткнись. Я занят.
— Как ты смеешь приказывать мне заткнуться? — взвилась она, изображая гнев и чувствуя восхитительный озноб от приближающейся опасности. — Ты не мог бы постараться вести себя повежливее?
— Роза, если ты не можешь успокоиться, то беги отсюда и поиграй где-нибудь еще. Ты мешаешь мне сосредоточиться.
— О, я понимаю, — терзала она его. — Я обязана сохранять свою сконцентрированность, сколько бы ты ни прерывал меня, критиковал и придирался. А вот сам гений не может работать не в абсолютной тишине, так что ли? Почему бы тебе не поупражняться в том, чему ты меня учишь? Ведь ты всегда можешь порвать все и начать заново.
