Она безразлично кивнула. Один-единственный раз Кейт видела ее оживленной — она рассказывала о поджоге дома. Родственники отказались от нее, она была никому не нужна. Всем своим существом она жаждала любви и внимания, ее душа кричала: «Это же я! Посмотрите на меня!» Она с удивительной любовью описывала подробности случившегося, призвав на помощь весь свой артистизм для того, чтобы ярче и эффектнее изобразить драматическую развязку, когда всепожирающее пламя распространилось повсюду, и передать чувство необыкновенной свободы и облегчения. Сейчас ей не хотелось говорить, происходящее не вызывало в ней отклика.
— Дили?
Дили была учительницей из Новой Зеландии, приговоренной к шести годам лишения свободы за контрабанду наркотиков. Она сидела, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди, ожесточившись на весь белый свет.
— Вы бы по-настоящему мне помогли, если бы не лезли ко мне в душу, — сумрачно процедила она сквозь зубы и демонстративно отвернулась.
Лаура Пегрэм, вовремя оценив ситуацию, грозящую обернуться конфликтом, с профессиональной дипломатичностью переключила разговор на другого участника.
— Подумай над этим, в следующий раз мы обязательно вернемся к этой теме. — И, повернувшись на стуле, к Кейт: — А ты, Кейт?
— Я скажу. — Кейт сама от себя не ожидала такого ответа. Она в нерешительности колебалась. — Только… — Она бросила взгляд в сторону — на Розу и Робину.
Лаура Пегрэм задумчиво посмотрела сначала на нее, потом на часы высоко на стене между окнами, чтобы узнать, сколько времени осталось до конца сессии. Беседа подходила к концу, она попросила Кейт сполоснуть чашки из-под кофе.
— У меня есть немного свободного времени, — сказала Лаура, когда за Розой и Робиной закрылась дверь. — Ты можешь остаться, я позвоню в твой отряд.
Лаура насыпала в пустые чашки растворимый кофе.
— Дела Робины идут на лад, это меня радует. Еще совсем недавно, несколько месяцев назад, она не умела прислушаться к себе, а уж о том, чтобы вовремя распознать гнев и сознательно контролировать его, не было и речи. — Она посмотрела на электрический чайник. — На это, как может показаться, небольшое достижение мы потратили два года. Все это время она пыталась облечь свои эмоции в слова, вот только никак не могла произнести их вслух.
— Зато она сделала татуировки.
— Верно. Как ты об этом догадалась?
— Многие так делают. В Нью-Холле я знала девушку, которая собственноручно выколола себе глаз. — Перед ее мысленным взором возник образ девушки с пустой глазницей, Кейт внутренне содрогнулась.
— Сознательное членовредительство является завуалированной формой протеста, отстаивания права на собственное «я», понимаешь? Женщина намеренно калечит себя в гораздо более жестокой форме, чем это может сделать тюрьма. Этим она бросает нам вызов, она хочет заставить нас понять, что она хозяйка своей жизни и бессмысленно с нашей стороны пытаться оспаривать ее право распоряжаться ею. — Психоаналитик, не взглянув на Кейт, взяла чайник. — Ты перестала царапать руки, уже неплохо. Ты делала так, когда злилась, так ведь?
— Это давняя привычка, она не имеет никакого отношения к тюрьме. Так было всегда, даже когда я была совсем маленькой.
— Когда это происходило?
— Когда я была чем-то сильно напугана. Могу предположить, что это была реакция на стресс. Получался замкнутый круг. Мама била нас за это по рукам. — Кейт, казалось, не замечала, что вместо «меня» говорит «нас». — Поэтому мы занимались этим в шкафу.
Лаура помолчала немного, затем переспросила:
— В шкафу?
— Да, мы прятались в шкафу, когда они дрались.
— Твои родители? Но они же дрались друг с другом. Тебя-то они не трогали?
— Нет, — незамедлительно ответила Кейт. Лаура оторвалась от чайника и испытующим взглядом посмотрела на нее. Кейт, встретившись с ней глазами, опустила голову. — Да. Еще как трогали. — Никому и никогда прежде она не сознавалась в этом. Ее голос предательски задрожал, должно быть, так же как и много лет назад.
— Что, и мать, и отец?
Кейт мгновенно заняла оборонительную позицию.
— Папа никогда бы пальцем нас не тронул.
Кейт не отдавала себе отчета в том, что невольно обнажила самые сокровенные тайны своей прошлой жизни. Лаура Пегрэм, присев на дальний край стола, неторопливо прихлебывала кофе. Она не спешила нарушить молчание.
— Вам не терпится узнать, как же все так сложилось. Ведь так?
Лаура лишь слегка кивнула в знак согласия. Еще бы! Кейт не видела, как она, словно поощряя ее рассказывать, сжала кулаком два пальца на другой руке.
— Не знаю. Сейчас я уже ничего не знаю.
— А тогда? Тогда знала?
Кейт медленно произнесла:
— Картины из прошлой жизни постоянно всплывают в моей памяти. Грезятся какие-то образы. Мне трудно выразить это словами. Я запуталась и не могу сказать наверняка, сон это или явь. — В ее голосе звучало отчаяние. — А вдруг это всего лишь мои фантазии? Как я могу быть уверена?
Лаура видела, что Кейт заставляет себя говорить усилием воли. На этот раз Лауре Пегрэм удалось вызвать ее на откровенный разговор. Ради этого стоило потрудиться — большой прогресс. Она работала с Кейт с самого Рождества, но впервые они продвинулись настолько вперед. И почему именно сегодня? — удивлялась она про себя.
— Помнишь, я говорила тебе, что любому событию необходимы определенные предпосылки. Люди никогда и ничего не делают просто так, ни с того ни с сего. Ситуация нарастает постепенно, нужен некий период времени.
Кейт кивнула:
— Я пытаюсь восстановить и проанализировать прошлое. Вы правы, много чего произошло. Папа бросил нас, сказав, что ноги его больше не будет в этом доме. Мама была в отчаянии, перестала с нами разговаривать, почти не выходила из своей спальни, по целым дням не вставала с постели. Даже шторы не открывала. Твердила как заведенная, что это из-за меня он ушел. Она, надо сказать, была недалека от истины. Я была исчадием ада, я доставляла всем массу хлопот и неприятностей, надоедала и изводила. Мама не любила меня, я всегда это знала. — Кейт перешла на шепот. — Она не хотела меня, она постоянно это повторяла.
— Может, ты была непослушной как раз оттого, что она тебя не любила, — высказала вслух свое умозаключение Лаура.
— Но совершить такое только потому, что… — Ее голос сбился, глаза ее были широко раскрыты. — Господи, мне так жаль, мне так жаль. Мне так жаль бедного… Арона.
Лаура никогда прежде не слышала из ее уст этого имени.
— Когда в зале суда описывали подробности моего преступления, мне хотелось заткнуть пальцами уши и ничего не слышать. — Неожиданно сокрытое прошлое превращалось в явь. Она поставила на пол чашку и потерла лицо тыльной стороной ладони — жест маленького ребенка. — Я отдала бы все на свете за то, чтобы все, что произошло с нами, оказалось лишь страшным сном. — Она плакала. — Не понимаю, как вообще такое можно было сделать? Это безжалостно, жестоко. — Эти слова вырвались у нее из самого сердца. — Господи, если бы можно было переписать эту часть жизни заново. — Она обхватила себя руками и низко наклонила голову. Не было никаких сомнений в искренности ее чувств. В каждой черточке ее лица, в каждом движении читались сожаление и раскаяние.
