Несколько лет назад, когда у нас еще не было Кеши, одна знакомая дама поинтересовалась, имеется ли у нас домашнее животное. Я ответила, что нет.
– У нас ребенку недавно год исполнился, он еще сам живет на полу, – объяснила я любительнице зверушек. – Пока не время.
– Обязательно заведите, – назидательным тоном сказала дама. – Животные – это витамины для души.
Я покивала из вежливости. Однако странная любовь получается, потребительская такая… Ты, любимый, будешь мне витамином. Ну да ладно.
Потом мы обсуждали эту тему с Антоном. Муж вспоминал, что, когда он был маленьким, у них в доме жил кот. Антон говорил, что очень любил его. И не иначе как от любви брал животину за шкиряк, отходил подальше от ковра, что висел на стене в большой комнате, примерялся котом… Потом отступал еще дальше, в коридор. Примерялся снова… и – раз! – бросок! Пролетев через комнату, кот прилипал когтями к ковру. Прижимал уши и оглядывался на мучителя. Медленно сползал, по дороге поглядывая, куда бы шмыгнуть, чтоб хозяин не достал. Но Антоша был начеку! Все кошачьи уловки давно знал. Хватал кота, еще не успевшего коснуться задней лапой пола, – и на исходную позицию… Ну и так далее. А ведь утверждал, что любил…
У меня в детстве тоже была кошка. Звалась она Ката, а проще – Катя. Мелкая трехцветная кошка безбожно таскала еду со стола, плодовита была отчаянно, приносила котят по три раза в год. Однажды отказалась их кормить. Всех! Не знаю, что с ней тогда случилось, почему она так поступила. Невесомые трупики слепых высохших зверьков я обнаружила на жарком чердаке, где пыль стояла весь год и торчали железные реи из крыши, на которые предполагалось приладить балкон. Вид тех мертвых котят стал одним из самых серьезных потрясений моего детства.
Кату свою я тоже любила. Однако не по злобе, а для профилактики непослушания, бывало, брала кошку и садилась с ней на пол посреди большой комнаты. Кату за хвост – и ну таскать вкруговую по паласу! Она притормаживала когтями, шипела, уши прижимала к голове – пыталась меня пугать. А я не боялась, знала, что Ката меня любит и я ее, замечу, тоже.
В психиатрии есть такое понятие «детская жестокость». Как это вяжется с витаминами для души, честно говоря, не знаю.
– Кеша, если нагадишь в углу, побью сильно, – предупредила я кота, стряхнув воспоминания.
Кеша недобро мяукнул и уселся на запретной линии. Все-таки передумал заходить в комнату. Но я знаю, что стоит мне закрыть за собой дверь, он туда проникнет, принюхается, замурчит победно и начнет гарцевать на диване. Запустит когти в цветную обивку, а потом ошкерится и – одним прыжком в угол, за тумбочку с телевизором, где клубятся провода. И блаженно и мстительно сделает свое черное дело.
В поликлинике на удивление малолюдно. Мы заняли стулья перед кабинетом психоневролога, который должен проверить общее развитие нашего мальчика, ждем. Антон ударился в рассуждения:
– Какой-то он у нас… Стихов не знает. Гриша, расскажи папе стишок.
Ребенок сразу начал беситься – ложиться животом на стулья, корчить рожицы: явно стих рассказывать не желает.
– Гриша, давай вместе, – сказал Антон. – «Оторвали мишке лапу…»
– Мишке оторвали лапу!
– Оторвали мишке лапу… – строго поправил Антон. – Потом… это… Вдруг упала шишка, прямо…
Замечательно! Я буду молчать, не надо мешать Антону исполнять родительский долг. Однако вопрос «почему у нашего сына не очень хорошая память» у меня лично никогда не возникал.
После пяти минут отчаянных попыток Антона вспомнить стихотворение про мишку, я все-таки выдала ориентиры:
– Там еще «досточка кончается», и мишка навернулся.
Антон немедленно уничтожил меня взглядом. Понял все-таки, что издеваюсь. Может, стоит сейчас спросить его насчет лахудры?
Женщина-психоневролог сначала заполняла форму. Много вопросов о моей беременности, о родах, о развитии Гришки и о нас, родителях, разумеется, тоже.
– Отец, вы здоровы?
– Гм… Как вам сказать… – задумался Антон.
Доктор покивала головой.
– Ясно… – Пишет что-то. – Мать, вы здоровы?
Хороший вопрос от специалиста, который занимается психическим здоровьем. Это уж как посмотреть. С точки зрения многих, я… э… не совсем обыкновенная. К тому же я по непонятным мне самой причинам украла в немецком магазине сову-колокольчик.
– Мама, вы здоровы? – повторила доктор.
– Что вы имеете в виду?
– Понятно, – наморщила лоб психоневролог.
Наконец она отложила бумаги и обратилась к Гришке:
– Малыш, скажи мне, пожалуйста, кто старше: ты или мама?
– Папа, – подумав, ответил Гришка.
– Тоже верно, – кивает дама головой.
Показав ребенку картинки из старого альбома и выяснив у него, что там за зверюшки, доктор переходит к больной теме, к стихам.
– Гриша, а ты стишки знаешь?
– Да.
– А про мишку, которому оторвали лапу?
– Да.
– Расскажи мне…
– Там был еще мишка, и такая лапа, и ее оторвали, потому что он хороший!
Слава Богу, Антона не попросили про медведя-инвалида прочитать, вот уж где опозорились бы.
– Н у, что я могу сказать, интеллект у ребенка в норме, – подвела итог доктор. – Пройдите теперь к логопеду, номер кабинета вам скажут в регистратуре. – И дала Гришке на прощанье круглый леденец в прозрачной обертке.
Выяснив у пожилой дамы в регистрационном дупле, в каком кабинете принимает логопед, я вернулась к круглому журнальному столику с рекламками лекарств, где оставила Антона с Гришкой, и увидела идиллическую картину. Возле столика на корточках сидит красивая брюнетка с длинными, почти до пояса, волосами. Она обнимает своего ребенка, ровесника Гришки. Ее малыш крепко сжимает в кулачке конфету, которую только что дала нашему чаду докторица. Брюнетка улыбается, мой муж – весь в распушенных павлиньих перьях, мой сын обиженно поджал губы. Я, не без внутреннего злорадства, нарушаю идиллию:
– Пойдемте, нам пора. К логопеду опоздаем…
– Нам пора, – игриво говорит брюнетке Антон. – К логопеду опоздаем.
Только мы отошли от столика, Гришка обиженно спросил:
– Мама, зачем мы отдали конфету мальчику?
– Гриша, мальчик был очень грустный… Если бы мы не дали ему конфету, он бы заплакал, – встрял муж.
Гришка не удовлетворился:
– Мама, почему мы отдали конфету мальчику?
Антон опять не дал мне ответить:
– Потому что ты не жадный, надо делиться!
Гришка не успокоился. Видимо, желание быть хорошим мальчиком у него меньше, чем любовь к липким леденцам в прозрачных бумажках.
– Мама, почему мы отдали мальчику конфету?
– Потому что у него красивая мама! – раздраженно буркнул Антон.
Ага!!! И как после таких слов мне не слушать свой внутренний голос, уже много недель зудевший о том, что мой муж, мой Антон, с которым я прожила полжизни и на которого потратила лучшие годы, не имеет крамольных мыслей?
