– К директору! – выпалила она.
– Пожалуйста, прошу, не надо! – предприняла я последнюю попытку.
Она лишь оглянулась и неприязненно покачала головой.
Может, Эльзы Георгиевны не окажется на месте? Хоть бы! А потом мама остынет, или я сумею до нее достучаться. Но директриса сидела в своем кабинете и даже, увы, не была занята чем-нибудь неотложным…
Мамину пылкую речь она выслушала с каменным лицом, и если бы не поджатые побелевшие губы, можно было бы решить, что ей всё равно.
– Как вообще такое возможно, – негодовала мама, – чтобы на территории школы одноклассники чуть не изнасиловали девочку?! Где охрана? Куда вы смотрите?
– Успокойтесь, Наталия Федоровна. Я вас прекрасно понимаю, но давайте попробуем разобраться без лишних эмоций.
Она встала из-за стола, прошла к двери, прямая и гордая, приоткрыла на миг и велела секретарше принести воды. Затем вернулась на место. Не прошло и минуты, как секретарша принесла стакан, подала маме и молча удалилась.
Директриса взглянула на меня и спросила:
– Как ты?
– Нормально, – ответила я и инстинктивно прикрыла порванный воротник рукой.
– Значит, всё, что сказала твоя мама – правда?
– Ну… почти. Меня силой туда никто не затаскивал.
– Даша, не выгораживай их! – сразу встрепенулась мама. – Они должны за все ответить!
Потом повернулась к директрисе:
– Они ее запугали. Пригрозили, чтобы молчала. Ну же, посмотрите на нее! Набросились! Толпой! Одежду вон порвали… И всё это в школе! Среди бела дня.
Эльза Георгиевна кивнула. И тут только позволила себе проявить хоть какие-то чувства: сморщилась как от зубной боли и что-то неслышно прошептала под нос.
– Даша, можешь назвать, кто там был поименно?
– Я еще не знаю их по именам. Кроме одного. Чепова.
– Ясно. Собственно, это не проблема. Уж лица ты их, наверное, запомнила?
Я кивнула. Не знаю, почему я не назвала Исаева. Ведь, хоть его и не было в самый разгар, это ведь всё он устроил.
– Значит, за школой? Где склад?
Эльза Георгиевна снова встала.
– Давайте пройдемся до этого склада.
О, нет…
Но мама ухватилась за эту идею:
– Да, конечно! Они наверняка еще там! А потом и полицию вызовем.
– Повременим с полицией. Как понимаю, ничего сделать они не успели? Сами всё выясним для начала, потом уж передадим в комиссию по делам несовершеннолетних.
Директриса накинула плащ и вышла из приемной. Мать за ней. Последней плелась я, не представляя, что будет дальше.
Когда мы подошли все втроем к тепличке, ненавистная дверь с запретным знаком, как по заказу, распахнулась, и оттуда чуть не кубарем вылетел растрепанный Чепа с окровавленным лицом. Нос ему, что ли, разбили? И ворот рубашки у него тоже теперь был разорван.
Нас он не заметил, потому что сразу обернулся на тепличку и заскулил:
– Да чё ты вообще, Андрюха? Сам же сказал, чтоб мы ее шуганули, а я теперь виноват… Ничего я бы ей не сделал!
В проеме стоял Исаев, и он нас прекрасно видел.
– Вот, значит, чем вы занимаетесь, – с угрозой изрекла Эльза Георгиевна.
Чепа, вздрогнув, оглянулся и, его буквально перекосило от страха.
– З-здрасьте, – еле слышно пролепетал он, пятясь.
Директриса подошла к Исаеву вплотную. Этот подонок её и не сразу ещё пропустил. Стоял, заложив руки в карманы, и не двигался. Потом, правда, отступил в сторону.
– Та-а-ак, это что за притон вы тут развели? – услышала я голос директрисы из теплички.
Мать тоже зачем-то туда сунулась. И снова начала кричать на них:
– Твари! Подонки!
– Ну всё, крыса, – тихо прошептал за спиной Чепа. – Конец тебе…
20.
Эта ночь показалась мне самой долгой. Даже когда нас бросил отец, и меня разъедала боль, я, устав от рыданий, смогла хоть ненадолго впасть в забытье. Сегодня же я до утра пролежала без сна, терзаемая стыдом, страхом и самыми дурными предчувствиями.
Как завтра идти в школу после того, что произошло сегодня?
Как ни крути, а выходило, что я сдала директрисе своих одноклассников и их «святилище» в придачу. Никого не волнует, что эти подонки со мной собирались там сотворить. Никому нет дела, что такой теплички, по идее, вообще не должно быть рядом со школой и что давно пора было прикрыть эту клоаку. Никто не в курсе, что мать я встретила случайно, и сама ни за что не пошла бы жаловаться. В глазах всей школы я буду стукачом. А это даже в нашем маленьким и мирном Зареченске считалось гаже некуда.
Все от меня отвернутся, даже Ярик. Потому что одно дело – он шел наперекор Исаеву, когда я была ни в чем не виновата, а другое – когда я, получается, заложила его друга. Я знаю, что такое не прощают. И как я буду совсем одна в этой стае – не представляю…
Ведь если уж мои однокласснички плохо со мной обращались раньше, без всякой причины, то сейчас мне страшно даже подумать, что меня ждет. Сказал же Чепа, что превратят мою жизнь в ад... А если они меня снова подловят, если снова нападут? Наверняка их уже никто останавливать не будет, ни рыжий, ни Исаев…
А Исаев… это просто удар в спину. Как он мог так жестоко и подло обойтись со мной? Почему? Ради чего? Развлечься? Они говорили, чтобы я от него отстала. Но он мог и сам это просто сказать, да хоть послать меня, а не устраивать такое гнусное представление. Ненавижу его! Ненавижу и презираю…
Я сто раз повторяла, какой он подонок. Но почему-то больнее всего было оттого, что именно он всё устроил.
Забыть бы сегодняшний день как дурной сон, но вновь и вновь переживала тот мерзкий эпизод в тепличке, видела перед собой гадкую ухмылку Чепы и его пальцы, тянущиеся ко мне.
На себя тоже злилась, потому что несмотря на всю мою ненависть к Исаеву и к одноклассникам, я испытывала стыд, такой тяжелый и душный, что места себе не находила. Ворочалась на скрипучей раскладушке, а когда мать уснула – встала.
Я отчасти понимала ее, но лучше бы она так не делала. Не жаловалась бы Эльзе Георгиевне, не поднимала бы бучу. И уж точно лучше бы не заскакивала в тепличку вслед за директрисой, где сначала кричала на всех подряд. А потом… мне аж вспоминать тошно… потом она увидела Исаева и узнала его.
– Это же ты! – взревела она таким страшным голосом, что даже пофигист Исаев поменялся в лице. – Это ты тогда приходил к нам! Я узнала тебя! Я тебя запомнила. Я еще тогда поняла, кто ты есть. Ублюдок! Мерзавец!
Мама, словно не в себе, кинулась на него с кулаками. Он ее не отталкивал, лишь отклонялся назад. Тогда она вцепилась в него, продолжая истерично кричать. Директриса еле оттащила маму от Исаева и долго не могла ее успокоить. И хотя я понимала, что мама как бы заступалась за меня, но умирала от стыда за эту ее эскападу. А проклятый Чепа снимал всё на телефон…
А вечером, уже дома, развернулась вторая часть Марлезонского балета. Сначала мама учинила мне допрос с пристрастием, а узнав, что я сама, по своей воле туда пришла, закатила настоящую истерику. Столько упреков и обидных слов сыпалось на мою голову, перемежаемых слезами, причитаниями и угрозами в адрес парней. Совершенно измотав и себя, и меня, она лишь к ночи немного успокоилась.
Сейчас мама спала, а я слонялась босиком из угла в угол по темной квартире, пропахшей сердечными каплями, и обреченно ждала рассвета.
* * *
Утром мама проснулась разбитая, но с твердыми намерениями «всех посадить». А я уже слушать обо всем этом не могла и поскорее сбежала из дома, хотя шла в школу как висельник на казнь. В груди аж замирало все от страха.
На перекрестке, еще издали, я заметила Ярика. Он стоял на месте, как будто кого-то поджидал. А увидев меня, медленно двинулся навстречу. Неужели он станет со мной разговаривать?
– Привет, – сдержанно улыбнулся он.
– Привет. Ты ведь всё знаешь? Эльза Георгиевна рассказала?
– Да все уже знают. В контакте наш классный чат прямо бомбит…
Господи, представляю, что они обо мне пишут…
