спрашивает, и я пожимаю плечами.
Иду к нему вплотную и почти касаюсь губ. Облизываю взглядом каждую черточку его идеально вылепленного лица. Кто же знал, что конопатый мальчик станет таким совершенным.
Насмешка судьбы. Гадкий утенок.
Никита в свою очередь рассматривает мое лицо, словно обрисовывая его детали, а потом задерживается на губах. Словно магнитом тянется ко мне, смело оборачивает полотенцем-коконом. Прижимается, почти вдавливаясь в мое тело.
Я даже не думаю сопротивляться, когда он меня целует. Сначала мягко так, чувственно, сладко. Пара секунд и его язык уже ласкает мой, делая поцелуй почти совокуплением. Долгим, смачным, вызывая в теле искры, что должны вскоре зажечь огонь.
Но несмотря на все яркое желание и член, что недвусмысленно трется о живот, я хочу услышать правду. Сейчас он не подумает уйти от ответа.
— Никита… — отстраняюсь, что ему очень не нравится.
— Ну что…
— Ты предпочел бы думать, что я умерла еще в детстве. Давай вот честно?
— Блять, как можно спрашивать это сейчас? — выдает он хрипло и смотрит на мою грудь, соски на которой теперь магнитом тянутся к нему. Но благо у меня, в отличие от мужчин, голова одна.
— Когда ты похоронил меня?
— Слишком рано. Когда понял, что хочу тебя не как подружку, а как девушку. Что думаю о тебе не как о маленькой сестренке. Тогда она у меня уже была, и я осознал разницу.
— И в чем?
— На воспоминания о тебе, на фантазии о том, какой ты вырастешь, я начал дрочить, — выплевывает он и отворачивается, проводя рукой по волосам, что в блеске солнца отливали красным. — Довольна?
Закрываю глаза, мысленно представляя, где я была в том возрасте. И каким он. Уже высокий школьник, за которым точно таскались девчонки, и я, идущая по пустыне, а после найденная военными и отправленная в приемную семью. Не самый лакомый кусочек для подростковых фантазий.
— Тогда я подумал, что если на тебя дрочу, то значит кто-то тебя уже трахает. И что ты не станешь это терпеть. Тогда я подумал, что лучше сохраню твой образ невинным. Бля, Ален. Я не знаю, как еще объяснить. Я не желаю тебе смерти. Сейчас меньше всего я хочу, чтобы ты умирала. Понимаешь?!
— Ясно, — сказать мне на это нечего. Лучше смерть, чем принятие моей судьбы. Ясно.
Надеваю на высохшее тело вещи, скрывая от Никиты интимные части тела.
— Я не хотел тебя обидеть, — говорит он. — Главное, что ты жива.
— Не главное, — усмехаюсь. — Для тебя не главное. Но я не в обиде. В том возрасте я была в гареме и училась пихать себе в зад и рот разные приспособления, так что ты прав.
— Ален…
— Я не в обиде, Никита, — улыбаюсь, сдерживая слезы. — Ты вытащил меня из такого говна, что я век с тобой не расплачусь. Ну или пока не придут документы.
С этим отвожу от красивого лица взгляд и выхожу к Камилю и Ане.
— Они, кстати, скоро будут готовы? Документы…
— Скоро, — бурчит Никита, поднимая на руки Аню, несет к машине. Мы с Камилем за ним.
Идем некоторое время, пока не отстаем, что даёт возможность оставаться вне зоны слышимости. Ветер уносит наш голос к воде…
— Он не сможет тебя любить, — замечает Камиль, и я поворачиваю голову. Послушаем. — У него слишком высокий порог ответственности перед отцом. Мания какая-то, чтобы тот им гордился. Первый на олимпиадах, первый на соревнованиях. Иногда его совершенство раздражает.
— И, конечно, ему нужна совершенная девушка. Невинная, без клейма, — киваю, все прекрасно понимая. Только понимание отзывается болью от ножевой раны.
— Ты умница. А вот, кстати, мне срать на отца и на невинность.
— Это предложение? — смеюсь я, но Камиль как никогда серьезен.
— Никогда не видел, чтобы кто-то бросался ради другого в воду столь стремительно. Человек всегда сомневается. Всегда, понимаешь?
— Не было времени сомневаться.
— Я бросился не сразу.
— Главное, что ты это сделал, — кладу я руку ему на плечо, а он притягивает меня к себе, обнимает, но тут же дергается от крика.
— Алена, в машину!
— Когда ты поймешь, что не нужна ему. Приходи ко мне, — шепчет он мне на ухо, а я качаю головой.
— Не приду, — отстраняюсь и улыбаюсь. — Для меня ты просто мужчина, каких тысячи, а Никиту я люблю.
— Вот так? Ты же его не знаешь.
— Не этого Никиту, а того, что он запрятал, когда стал жить этой лживой жизнью. Напоказ. Понимаешь?
— Не совсем.
— Ну и ладно, — улыбаюсь, треплю еще влажные темные волосы Камиля.
После чего под напряженным взглядом иду к Никите. Вот уж правда. Отелло.
— Ты не будешь с ним трахаться, — твердо говорит он мне на ухо, пока держит дверь, а я киваю со смешком.
— Конечно, нет. Он же на меня не дрочил…
— Что тебе говорил мой отец?
Этот вопрос я ожидаю с самого отъезда от карьера. Но задал Никита его только, когда неугомонная Аня успокоилась и уснула, отвернув курносый нос.
— Ничего, чего бы не говорил ты, — поворачиваю голову и делаю звук аудиосистемы потише, а Никита вдруг берет мою руку и к себе на бедро тянет. Очень вовремя.
— Никита…
— Он тебя не выгонит. Даже если ты начнешь приводить клиентов в дом.
— Какие открываются перспективы. И я бы обязательно ими воспользовалась, если бы не один очень неуравновешенный клиент, — смеюсь я тихонько и хочу отобрать руку, но он не отдает.
— Я может и папенькин сынок и должен свято чтить его наветы, но разве не может у меня быть плохой привычки?
Он бросает взгляд на спящую Аню и тянет мою руку все дальше. К бугру, что отчаянно рвется ввысь.
Наверное, на вредную привычку надо обидеться, но мне с Никитой так хорошо и спокойно, что обижаться на его не слишком вежливое обращение нет смысла.
В конце концов, «привычка» — это то, от чего сложно избавиться. И надо признать, мыли о Никите, желания, они давят на мозги и тоже вошли в привычку.
Разница в том, что я избавляться от нее не хочу.
— А как же запрет? — сама сжимаю руку на твердом «пульсе». — Не думала, что трахнуть меня важнее, чем поехать на работу…
Он хмыкает, поднимает правую руку на рычаг передач, чтобы переключиться. Я же с нетерпением жду ответа, потому что очень хочу, чтобы он что-нибудь придумал.
Потому что в отличие от него я честна с собой и своими желаниями. А Никита стал одним из самых важных. Надо сказать, вторым после возможности избавиться от клейма путаны.
— Пока ты прохлаждалась с
