по виду, подавали
исключительно вредную еду.
Идеально.
Когда мы зашли, в нашу сторону повернулись все головы. И их сложно было винить. Не каждый день в закусочные заходят парочки в вечерних нарядах. Я попыталась хоть как-то привести себя в порядок, прежде чем выходить из машины, но косметики с собой у меня не было.
Меня окутало что-то теплое и шелковистое, и я поняла, что Алекс снял и накинул мне на плечи свой пиджак.
– Холодно, – ответил он на мой вопросительный взгляд. Он сердито глянул на компанию парней, разглядывающих меня – вернее, мою грудь – с соседнего столика.
Я не стала спорить. Было действительно холодно, а мое платье почти ничего не прикрывало.
Я не стала спорить и когда Алекс повел нас в глубину заведения и посадил меня лицом к стене, подальше от посторонних взглядов.
Мы сделали заказы, и я неловко заерзала под тяжестью его взгляда.
– Расскажи о случившемся в машине, – на этот раз он говорил мягко, без приказного тона. – Если не из-за Лиама, то почему ты…
– Впала в истерику? – Я крутила на пальце прядь волос. Я не рассказывала о потерянных воспоминаниях и кошмарных снах никому, кроме семьи и близких друзей, но чувствовала странное желание выложить правду Алексу.
– Меня посетило… внезапное воспоминание. Из детства.
Все эти годы я убеждала себя, будто вижу вымышленные кошмары, а не фрагменты воспоминаний, но больше себя обманывать не получалось.
Тяжело сглотнув, я коротко рассказала Алексу о прошлом – то, что могла вспомнить. Получился вовсе не тот легкий разговор, который я представляла, предлагая «спасти остаток вечера», но закончив, я почувствовала себя в десять раз лучше.
– Мне сказали, это мама. У родителей тяжело проходил развод, и вроде как у мамы случилось нечто вроде нервного срыва, и она столкнула меня в озеро, зная, что я не умею плавать. Я бы утонула, если бы в тот момент не заехал за какими-то документами отец и не увидел случившееся. Он меня спас, а маме становилось все хуже, и в итоге она себя убила. Говорят, мне повезло остаться в живых, но… – я судорожно вздохнула, – иногда мне так не кажется.
Алекс терпеливо меня слушал, но на последнем предложении его глаза опасно вспыхнули.
– Не говори так.
– Знаю. И сама не хочу себя жалеть. Но помнишь, что ты сказал на балу? Насчет моей жажды любви? Ты прав, – у меня задрожал подбородок. Возможно, я сумасшедшая, но сейчас, в укромном углу какой-то закусочной, сидя напротив мужчины, о чьей симпатии я догадалась лишь несколько часов назад, мне захотелось поделиться самыми сокровенными мыслями. – Моя мама пыталась меня убить. Папа едва обращает на меня внимание. Родители должны дарить детям больше всего любви, но… – по моей щеке потекла слеза, а голос сорвался. – Я не знаю, что сделала не так. Может, недостаточно старалась быть хорошей дочерью…
– Нет, – Алекс взял меня за руку. – Не вини себя за идиотские поступки других людей.
– Я пытаюсь, но… – еще один судорожный вздох. – Именно поэтому меня так задела измена Лиама. Я была не слишком в него влюблена, и это не разбило мне сердце, но он – очередной человек, который не смог меня любить.
В груди болело. Если проблема не во мне, почему так постоянно происходит? Я пыталась быть хорошим человеком. Хорошей дочерью, хорошей девушкой… Но как бы ни старалась, все заканчивалось болью.
У меня был Джош, были подруги, но есть разница между платонической любовью и глубокой связью человека с родителями и второй половинкой. Во всяком случае, так считается.
– Лиам – идиот и засранец, – заявил Алекс. – Если ты позволишь дрянным людям определять твою ценность, то никогда не поднимешься выше их скудного воображения. – Он наклонился вперед, пристально глядя мне в глаза. – Не нужно лезть из кожи вон, чтобы тебя любили, Ава. Любовь не зарабатывают, ее дарят.
У меня заколотилось сердце.
– Я думала, ты не веришь в любовь.
– Лично я? Нет. Но любовь – как деньги. Ее ценность определяется теми, кто в нее верит. А ты явно веришь.
Очень циничный подход, в стиле Алекса, но я ценила его прямоту.
– Спасибо. Что выслушал меня и… За все.
Он отпустил мою руку, и я сжала ее в кулак, пытаясь сберечь его тепло.
– Если правда хочешь меня отблагодарить, запишись на крав-мага. – Алекс поднял бровь, и я мягко рассмеялась, благодарная за небольшую передышку. Вечер выдался тяжелый.
– Хорошо, если ты согласишься мне позировать.
Идея возникла спонтанно, что чем больше я думала, тем яснее понимала: я еще никого не хотела сфотографировать так сильно, как Алекса. Мне хотелось снять все слои и добраться до пламени, которое – я точно знала – скрывалось в холодной красивой груди.
Алекс раздул ноздри.
– Ты торгуешься.
– Да, – я задержала дыхание, надеясь, молясь.
– Ладно. Одна фотосессия.
Я не смогла сдержать улыбки.
Я не ошиблась. У Алекса Волкова многослойное сердце.
Я несколько дней не могла решить, где снимать Алекса: в студии или на улице.
Я серьезно относилась ко всем фотосессиям, но эта воспринималась иначе. Более интимно. Более… судьбоносно, словно от нее зависела дальнейшая жизнь, и не только потому, что я могла добавить ее в свое портфолио.
На два часа Алекс Волков окажется в моем полном распоряжении, и я не упущу ни секунды.
Я все-таки решила снимать его в студии. Забронировала место в университетском корпусе для фотографов и с волнением ждала его появления.
Я нервничала сильнее, чем следовало, но, вероятно, причиной был увиденный накануне ночью крайне непристойный сон. Про меня, Алекса и позиции, которым позавидовал бы любой акробат.
Я краснела даже от воспоминания.
Пытаясь прогнать неуместные эротические образы, я крутила в руках камеру и пялилась в окно, где на деревьях расцвели оттенки осени и листья лениво вертелись на легком ветру. Красный, желтый, оранжевый – пожар в воздухе. Знак перехода от жарких безмятежных летних дней к ледяной, промозглой красоте зимы.
Был сентябрь, но совсем иная зима ворвалась в студию в облаке восхитительной пряности и холодной сдержанности.
Стройную, мощную фигуру Алекса подчеркивал полностью черный наряд – черное пальто, черные брюки, черные ботинки, черные кожаные перчатки. Резкий контраст с бледной красотой его лица.
Пальцы сильнее сжали фотоаппарат. Моя творческая душа трепетала, отчаянно желая ухватить тайну и отобразить ее на бумаге.
Я пришла к выводу, что самые тихие и сдержанные люди часто становятся лучшими моделями для портретов, поскольку от них требуется не говорить, а чувствовать. Тот, кто сдерживает
