«Нет, так нельзя! — рассердилась она на себя. — День начинается, прямо скажем, многообещающе, но ведь я этого и ждала!»
Она начала ходить по кухне, изредка останавливаясь и рассуждая вслух:
— Что-то где-то сдвинулось с мертвой точки. И это неплохо! Хорошо ли это, пока неизвестно, но все же плохо быть не может — сейчас любая определенность нам на руку, мы хотя бы поймем, с кем имеем дело! Кажется, эта изматывающая блокада неизвестностью прорвана! — Женя от нетерпения потерла руки. — И все же, почему позвонил Сергей? Обнаружились новые обстоятельства? Но почему нельзя было позвонить мне? Только в одном случае — если я могу ему помешать! Ничего себе, — произнесла Женя и села на стул. — Но ведь он не может не понимать, что Лиля все равно со мной посоветуется. Ну да! Потом посоветуется, а точнее, поставит перед фактом какого-то принятого ею решения. — Женя хорошо знала характер своей подруги: он был полной противоположностью ее хрупкой внешности. Если она что-то решила, ничто не могло сдвинуть ее с места. Женя почувствовала эту знакомую твердость в голосе Лили по телефону, и означать она могла только одно — она намеревалась действовать в новых, внезапно возникших обстоятельствах самостоятельно. — Сергей знать этого, конечно, не мог, но попал в точку. Странно, он ведь знает Лилю совсем с другой стороны. Стоп! — Женя даже вспотела от неожиданной мысли. — Как я могла не подумать, что Сергей может быть «шестеркой» Красовского, будучи опером! И тогда он может знать Лилю по рассказам самого Красовского. Вот это да! Нет, торопиться с выводами не стоит, — пыталась успокоиться Женя. — Ведь если допустить это, все остальное только запутывается! Все сразу становится совершенно нелогичным и даже нелепым! Он мог позвонить Лиле только в одном случае, — вдруг совершенно отчетливо поняла Женя. — Ему было нужно что-то от нее, и срочно. Вот и все.
Она сразу успокоилась и вспомнила, что голос Лили хоть и был тихим, но все же в нем не было и намека на испуг или тем более панику. Голос был действительно скорее уверенным. «Она уже приняла какое-то решение в ответ на звонок Власова, — поняла Женя. — И ее рассказ мне об этом, в сущности, это решение изменить не сможет». То, что Лиля оставляет за собой право самостоятельных решений, Женю только порадовало, потому что это означало, что она не безвольна, не раздавлена обстоятельствами, хотя и чувствует в себе слабость и тоску. Без силы воли и ясности мышления ни одно решение не примешь, значит, состояние Лили не критическое. Депрессия, конечно, есть, рассуждала Женя, но она связана с потерей любимого человека, а значит, со временем должна проходить, а не нарастать. Женя радовалась самостоятельности Лили, расценивая ее как положительный диагностический критерий, но с точки зрения здравого смысла Женю беспокоило качество принятого Лилей решения: слишком много было сейчас моментов, манипулируя которыми можно было руководить поведением Лили в обход ее сознания.
«Что ж, — успокоила себя Женя, — какое она приняла решение, я узнаю после обеда. И обстоятельства пока сильнее меня: ни на что, по крайней мере до обеда, я повлиять не смогу. И ладушки!»
Прием в поликлинике тянулся и тянулся, изматывая духотой июльского зноя, теснотой маленького кабинета и почти отсутствием пациентов. В этот день что-то где-то явно не сработало, и пациенты решили как по команде остаться дома вместо того, чтобы по жаре тащиться на прием к психиатру. Женя очень даже понимала их, но оттого, что их было мало, время тянулось еще медленнее.
Воздух в кабинете застыл, и даже пылинки в солнечных лучах только лениво покачивались на месте. Белый халат казался бронежилетом. Женя никогда не носила бронежилеты, но ей казалось сейчас, что она это хорошо себе представляет: тонкая ткань халата вдруг стала тяжелой и не пропускающей воздуха, заставляющей тело задыхаться и заливаться потом. Тоненькие ручейки противно сползали по спине и ногам, оставляя темные предательские пятна на одежде. Спасти положение могла только ванна, наполненная дезодорантом «Рексона», тонкой пленкой покроющим все несчастные потовые железы, приведя вскоре все тело в состояние легкого кипения, или интересная беседа, которая помогла бы скоротать время, а заодно забыть про зной, халат-бронежилет и предательские потовые железы.
Пока Женя откровенно изнывала от духоты и невольного безделья, врач и медсестра, как обычно в минуты передышки, дружно набросились на амбулаторные карточки пациентов. Вести их по требуемой форме смог бы лишь среднестатистический полуробот, живому врачу, задерганному очередью и начальством, это было просто не под силу: чтобы оформлять карты пациентов в соответствии с требованиями многочисленных приказов, нужно было прекратить прием, закрывшись в кабинете, и, сосредоточившись и размышляя над тем, что пишешь, затрачивать на это большую часть рабочего времени. Но этого не было никогда, и не будет уж точно, думала Женя, глядя на уткнувшихся в бумаги врача и медсестру. И это ее радовало, ведь главное — это все же люди, размышляла Женя, и каждый врач старается по мере сил уделить больше времени общению со своим пациентом. Потому и укладываются ненаписанные карточки в плотные штабеля от пола до подоконника в ожидании аврального часа, когда главный врач, горестно вздохнув, сообщит о новой грядущей комиссии.
Женя понимала, что отвлекать их сейчас разговорами и не очень честно, и, наверное, бесполезно, но инстинкт самосохранения брал свое: Женя просто умирала в гордом одиночестве, чувствуя свою бесполезность. Сделав еще одну героическую попытку анализировать истории болезней, она окончательно поняла бесплодность своей затеи: с мозгами явно что-то случилось, то ли они усохли от жары, то ли разбухли от лени, но мысли упорно стояли на одном месте, как пылинки в солнечном луче возле окна.
Тогда Женя решилась на отчаянный, можно сказать, провокационный шаг: она решила взорвать спокойствие кабинета, подбросив такую тему для разговора, которая, она была уверена, не оставит равнодушной ни врача, ни медсестру. И выбирать тему ей не было нужды: она ее знала. Она точно знала, что, как только она скажет одно лишь слово, реакция Елены Васильевны, психиатра с двадцатилетним стажем, будет молниеносной. Тема так называемого магического мышления была не только набившей оскомину, но, и это главное, весьма настораживающей. Повальное увлечение мистикой, астрологией, кармой и прочей чепухой было сродни средневековому поиску философского камня: истерия росла и размножалась. То и дело появлялись всевозможные целители, маги и экстрасенсы. Женя набрала побольше воздуха и отчаянно начала:
