Марджори, глядя на напряженную спину Ивонны, решила, что у нее не все благополучно. Еще девушка подумала о том, что Ивонна сама виновата в этом, поспешив со свадьбой, и теперь она должна мириться со своей судьбой. Тем не менее, Марджори было немного жаль подругу. Она знала все сильные и слабые стороны Ивонны. Она была честна и не имела тех «сучьих» качеств, которые делают некоторых женщин злыми и жестокими. Ивонна была неспособна обидеть кого-нибудь преднамеренно.
«Бедное, нежное, нерешительное создание», — думала Марджори, чувствуя себя, как всегда, старше и духовно сильнее Ивонны. Марджори очень сожалела о своей дурацкой выходке со Стивеном, из-за которой она потеряла все, что приобрела, благодаря своему самоотверженному служению Стивену в последние два месяца.
Марджори было жаль и Ивонну, и саму себя. А вот Стивена жалеть не стоило. Он потерял любимую девушку из-за того, что был слишком эгоистичен, чтобы жениться на ней. А сейчас он собирался взобраться на огромную волну успеха. И в жалости тем более не нуждался.
У Марджори появилось сильное желание показать Стивену, как он глуп и неблагодарен. Она решила отвезти ему холсты, небрежно оставить их и, сославшись на собственную занятость, тут же уехать. Стивен снова будет ею доволен и вновь станет дружелюбным.
Марджори осталась еще на несколько минут поговорить с Ивонной, а потом, держа холсты под мышкой, вышла из дома в поисках такси. Она обещала навестить Ивонну еще раз.
— Я думаю, ты придешь на следующей неделе посмотреть выставку Стивена, не правда ли? — спросила она.
И Ивонна небрежно ответила:
— Да, конечно. Я приду как-нибудь утром, с мамой.
Оставшись одна, миссис Джеффертон села за стол и постаралась закончить письмо Форбсу, вспомнить еще новости которые могут заинтересовать его. Но никакие мысли о новостях не шли в голову. Ивонна думала о Стивене, картинах, проданных им Ван Оргу, выставке в следующую пятницу. В воображении Ивонна проводила Марджори до Глочестер-роуд и увидела, как она забирается по знакомой пыльной лестнице наверх в мастерскую, и Стивена, открывающего ей дверь.
Будет ли он расстроен, увидев Марджори? Он хотел, чтобы Ивонна сама привезла эти картины.
Кроме тех нескольких лет в армии, он всю свою жизнь посвятил искусству. Он отказался от Ивонны ради своего успеха.
Судьба была против Ивонны.
Она хотела поступать во всем правильно, поэтому решила не ходить на выставку Стивена, чтобы не обидеть Форбса, даже если очень захочется пойти. И чтобы избежать соблазна, Ивонна позвонила свекрови и сказала, что могла бы приехать к ней на несколько дней.
Но впервые с тех пор, как уехал ее сын, миссис Джеффертон не была готова выказать свое гостеприимство. Принеся многочисленные извинения, она объяснила, что не отдыхала уже два года и только что договорилась о том, что запрет свой дом и поедет к своим старым друзьям, которые жили в Пензасе.
Филиппа с малышом тоже уезжали морем к своим друзьям.
— И я, — добавила миссис Джеффертон, — договорилась о ремонте в кухне, пока нас не будет. Ее обязательно надо покрасить.
Ивонна положила трубку. Она была испугана. Ее заставляли остаться в Лондоне. Как могла она удержаться от того, чтобы не пойти на Бонд-стрит в галерею? И как без того, чтобы не выставить себя дурочкой, объяснить таким людям, как близнецы Тернер, свой отказ прийти после многих лет дружбы с художником.
Настало утро выставки, погода неожиданно переменилась к лучшему, и Лондон купался в слабых лучах солнечного света, который говорил о приближении весны, и Ивонна пришла к выводу, что ей лучше нанести визит в галерею и покончить с этим.
Но она не могла попросить мать сопровождать ее. Ивонна слишком хорошо знала, с каким подозрением и недоверием миссис Лэнг относится к Стивену.
Вскоре после двенадцати часов, со второй почтой, ей пришло письмо из Греции, которое дало надежду на лучшее будущее. Форбс ожидал перевода оттуда. Он написал об этом в розовых красках. Он не ожидал другого назначения, но боги смилостивились: он узнал, что в марте его пошлют в ставку главного командования в Египте:
«Место называется Фэйд. Оно находится в зоне Суэцкого канала. В своем следующем письме я расскажу тебе о нем больше. Там, в пустыне, огромный лагерь, и семьи офицеров живут вместе в бараках. Столовые и комнаты отдыха тоже общие. Я встретил старого знакомого, бывшего там, и он сказал, что, несмотря на то, что там нет настоящей семейной жизни, это не так уж и плохо. Но прежде, чем тебе разрешат туда приехать, должно пройти еще какое-то время, и я боюсь, что наш срок еще не подошел, моя дорогая.
Как бы то ни было, у этого знакомого жена живет в отеле в Измаиле, который находится в двадцати восьми милях от лагеря, и, может быть, ты приедешь ко мне, как только меня отправят в Египет. Неофициально, конечно, но мы можем это себе позволить. Разумеется, бесполезно строить какие-то планы, пока дело о переводе еще не решено, но я надеюсь, что мы сможем встретиться на Востоке».
К этому был добавлен маленький абзац в обычной робкой манере, присущей Форбсу, выражающий его любовь.
Этого было достаточно, чтобы у Ивонны появилась надежда и явное чувство спокойствия. Барак в пустыне, или отель в маленьком городишке, это, разумеется, звучало непривлекательно, но все же было лучше прозябания в одиночестве, без Форбса, с настоящей неопределенностью в голове. Она сразу села и написала воодушевленный ответ Форбсу:
«…если ты можешь сделать так, чтобы я приехала, когда тебя переведут в Египет, пожалуйста, сделай это, дорогой. Я вся дрожу от волнения».
Она опустила письмо в ящик по дороге к Бонд-стрит.
Все было очень неопределенно, но, наконец, этим утром сказала Ивонна себе, появилась вероятность того, что она присоединится к Форбсу за границей. У нее сильно поднялось настроение, когда она подошла к галерее, где при поддержке Ван Орги Стивен Байст проводил свою выставку.
Волнуясь, Ивонна зашла в комнату, где висели картины. На билете было написано, что работы Стивена находятся здесь.
Мысли о Форбсе и его возможном новом назначении отошли на второй план. Ивонна целиком погрузилась в выставку. Прекрасно было смотреть на все эти картины Стивена, висящие на стенах в хорошо подобранных рамах. Ивонну охватило волнение. Ведь много, даже большинство картин она знала наизусть. Там же был и ее портрет. Тот самый, что она в шутку часто называла «Покинутая женщина». Она стояла перед ним, сложив губы в кривую улыбку, смотря на собственное увлеченное лицо, томные глаза и ниспадающие волны волос. Как хороши они здесь. Это была одна из лучших работ Стивена.
