— Но, если всё получится и ты станешь владельцем квартиры и тут же продашь, разве твоя бабушка не узнает? — спросила я после того, как вникла в сложную схему Славы.
— Не собираюсь я продавать, ты чего? Просто возьму кредит под залог квартиры и дам тебе в долг. Потом рассчитаешься как-нибудь, когда выпутаешься из проблем своих.
— А как же то, что у тебя на самом деле не будет жены и ребенка? Бабушка, да и другие родственники разве не поймут, что это просто спектакль?
— Да ерунда… — махнул он рукой. — Люди женятся, люди разводятся. Всякое бывает. Не станет же бабка у меня квартиру обратно требовать. Мне ее, главное, с мертвой точки сдвинуть, а дальше хоть трава не расти. Она и сама хочет мне имущество отдать, просто ей нужен толчок. Ты же понимаешь, старые люди очень консервативны.
— Всё это слишком сложно, Слав… — призналась я честно, медленно вставая и отходя к окну, за которым виднелась безрадостная картина серого города. — И кажется ненадежным. Боюсь я теперь вляпываться во что-то, после того как попала в переплет с этим клубом. Да и бабушку твою мне совсем не хочется обманывать. Нечестно это.
Слава подошел и встал позади, приобнимая меня за плечи и размеренно уговаривая:
— Я тебя понимаю. Решение непростое. Но пора научиться отличать добрых людей от злых, научиться доверять. Ты меня давно знаешь, мама твоя меня знает. Кому, как не мне, доверять? Можем к ней съездить и вместе поговорить. Если ее такой вариант устроит, надеюсь, и ты согласишься.
— Я не знаю… Но с мамой в любом случае хочу увидеться, места себе не нахожу от беспокойства за нее.
— А что такое?
— Да мало ли что может в тюрьме приключиться…
— Ты себя не накручивай. Давай возьмем и съездим.
Со вздохом я согласилась, хотя сомнения одолевали с каждой минутой. И опять же — не увидь я утреннюю сцену, наверное, сразу бы ухватилась за предложение Славы. Но я видела! И что мне с этим всем делать? Как ему довериться?
Ночь в клубе. Максим
Из отдельного ВИП-кабинета, расположенного на втором ярусе зала, прекрасно просматривались первый этаж и сцена. Утопая задницами в мягких удобных диванах перед столом, заставленным закусками и спиртным, мы с партнерами обозревали толпу гостей клуба. Открытие удалось на славу. Настоящий аншлаг. Месяцы подготовки не прошли даром, а затраченные средства наверняка окупятся.
Жека и Гриха уже нализались в зюзю, а меня ничего не брало. И всё почему? Да потому что после разговора с недотрогой Таей я продолжал поджариваться на медленном огне ярости. Взбесила. Реально взбесила. Изображала из себя пай-девочку, невинную, нетронутую, с этим ее умоляющим взглядом, дрожащими ресницами и бледными губами. Как будто я насильник, тиран и мучитель. Пришла работать, подписала контракт, так какого хера выделывается, как муха на стекле?
Сука, никак не выкинуть ее из головы. Так и жрет чувство неправильности происходящего. Так и зудит внутри: «Что-то не так, какая-то лютая хрень творится, ты теряешь контроль…»
Не должен мучиться угрызениями совести, но, бл*дь, мучаюсь! Хотел отомстить — получилось. Вот только чувство горечи не покидало, вязкая жалящая отрава растекалась по венам, а сердце словно сжимала жестокая костлявая рука. Странные ощущения, не похожие ни на что, испытанное ранее. Реально кажется, что накосячил и обидел невинного ангела.
— Суровый у нас что-то совсем посуровел, — скаламбурил Жека, сжимая плечо и теребя меня, словно желая растормошить.
— Из-за отца? — с пониманием спросил Гриха, и я бы ответил честно. Раньше. Доверял им как самому себе. Мог излить душу и в любой момент нашел бы поддержку. Но не сегодня. Сегодня я не доверял сам себе и не мог разобраться в собственных думках и эмоциях, поэтому просто покачал головой.
— Да нормально всё, пацаны, запарился чего-то, устал, с Илоной еще поругался.
— А чего так?
— Да ничего особенного, — махнул рукой, опрокидывая в себя стопку водки. Нажраться, что ли? Может, полегчает?
— Приревновала тебя? — наседал Гриха, переглядываясь с внезапно подобравшимся Саранским. Ну всё, приплыли. Парни нащупали интересную тему беседы, теперь не отстанут.
— К кому? — напрягся я, изображая святую невинность. Говорить о Тае совершенно не хотелось. Но разговор так или иначе свелся бы к ней, потому что она скоро должна была выйти на сцену. Отчего сердце колотилось в бешеном ритме, и я не мог найти этому разумного объяснения.
— Да ладно тебе, Суровый, кончай юлить. Расскажи лучше, откуда взял эту малышку, с которой постоянно таскаешься? Илонка же не слепая и заметила, что соперница на горизонте.
— Девчонка мне вообще никто и никому не соперница, она просто тут выступает. Как и остальные из консерватории.
— Отлично. Тогда подкачу к ней яйца, — обрадовался Гриха, а меня скрутило спазмом дикой неконтролируемой злобы из-за того, что этот белобрысый ловелас посягает на нее. Девки западали на него только так. С силой сжав зубы, я пытался сдержаться и не выпалить слова, о которых потом пожалею. Слова протеста. Но какого хрена я ревную? Какого хрена не хочу подпускать Гриху, да и любого другого к этой девушке? Ответ напрашивался сам собой, вот только мне он не нравился. До усрачки не нравился. Этот честный ответ менял абсолютно всё.
— Никто ни к кому подкатывать не будет, — опередил меня Саранча, да только не защищая Таю, а напоминая о том, о чем я пытался всеми силами забыть: — Артистки пойдут с молотка. Сечете? И ставлю на то, что заработаем мы на этом нехило. Ну и они тоже, ясен пень.
— Кредиты закроем в первую очередь… — начал мечтать Гриха, но дальнейшая беседа потеряла для меня всякий смысл, а затем и окружающая реальность перестала существовать, потому что на сцене образовалось временное затемнение, а после красный круг света словно выжег во тьме огненное пятно, и из него появилась женская тоненькая фигурка.
Девушка со скрипкой, в маске и с распущенными волосами, кокетливо прикрывающими все запретные места, напряженно сидела на высоком позолоченном стуле.
И я огромным усилием воли удержался на диване, тогда как хотелось вскочить, ринуться к ней и утащить со сцены, спрятать только для себя, для личного пользования, чтобы ни одна гнида не таращилась и не смела трахать ее взглядом.
А потом она взялась за смычок и прикоснулась к струнам, и заунывная плаксивая мелодия полилась в зал, будто стон или мольба. Не знаю, как назвать. Но казалось, что Тая о чем-то скорбит или исполняет свою собственную лебединую песню. Она будто разрезала каждым движением смычка мои нервы, а музыкой оплетала, словно прочной паутиной, захватывая в свои сети. Она порабощала, и я не мог оторвать от нее взгляда, завороженный и прикованный невидимыми цепями, чувствуя в паху болезненное тягучее напряжение.
Желание проснулось мгновенно и распространилось по телу, как пожар, поджигая меня изнутри.
Что ж, сам себе подписал приговор, когда решил наказать ее таким вот способом. Добился только одного — наказал сам себя одержимостью этой девушкой, запретной для меня. «Она принадлежала отцу, раздвигала перед ним ноги и пользовалась его деньгами. Она продажная, развратная, хитрая…» — убеждал я себя снова и снова, но всё, что видел, это Таю во многих ипостасях.
Ее светлую добрую улыбку, изящные движения, робкий взмах густых ресниц, умоляющий взгляд, болезненное прозрение в наивных глазах, когда оскорблял ее и заставил раздеваться перед выступлением.
В общем, всё что угодно, только не образ шлюхи. На сцене сейчас находилась совершенно несчастная девушка, которую заставили выступать в голом виде, унизили. Она едва сидит на этом стуле, и кажется, даже отсюда вижу, в какой она агонии. Кажется, что ее боль передается мне.
Уничтожает изнутри. Это всё ее чертова музыка и невинный вид. Совершенно запутали и увели мысли в неверном направлении…
Она актриса и может сыграть что угодно. Если присмотреться, то видно, как якобы невинным движением она оголяет бедра, раздвигает их, соблазняя всех мужиков вокруг. Наверняка не один я мечтаю, чтобы эти длинные-длинные волосы струящимся водопадом упали мне на грудь, когда она будет сверху. Сверху в позе наездницы, насаживаясь на мой член. Или как я намотаю их на ладонь, заставляя Таю подчиняться мне. Но сейчас я больше всего хочу, до боли хочу, чтобы ее чертовы волосы сдвинулись и показали красивую белую грудь, оголили острые возбужденные соски. И мысленно умоляю: «Пошевелись… дай больше… изогнись, детка, дай получше тебя рассмотреть…»
