Чувствуя, как горечь оседает внутри тяжким послевкусием умозаключений, я отталкиваюсь от забора и зову Бимку в дом. Но не успеваем мы даже дойти до крыльца, как из-за спины меня окликает радостный и довольный голос Лады:
– Глеб! Бимо! Я вернулась с работы!
Пёс срывается с места, убегая встречать свою… подругу, и я оборачиваюсь. Я должен ей сказать. Всё, как есть. Выложить как на духу. Но в памяти звучат, словно намертво оттеснены на закорках мозга, её слова: “Сейчас я словно нахожусь на своём месте. Я просто знаю, что это правильно. Словно я очень давно искала это место и наконец нашла. Словно после долгих лет отсутствия я наконец вернулась домой. Я чувствую лёгкость, чувствую счастье. Возможно, это впервые происходит со мной. Может, я прожила жизнь как узница, вынужденно заточенная в каких-то условиях, которые не приносили мне ни счастья, ни удовольствия? Ты можешь гарантировать, что там, в своей жизни, я была счастлива?”
Нет. Я не могу гарантировать этого. Я ни черта не знал о её жизни до того самого момента, пока не обнаружил её у подножия скал, куда её отправил тот, кто должен был заботиться, любить и исполнять её мечты вместо меня. И даже если мне придётся пожалеть о своём решении – а я точно знаю, что придётся, – я засовываю все тяжёлые мысли и сомнения в глубины своего сознания.
Я буду молчать. Если повезёт – всю нашу жизнь. Не из эгоизма, хоть мне и хочется удержать её рядом, ведь я так долго этого желал. Я сделаю это из любви к ней: чтобы она была счастлива, покуда это возможно, чтобы улыбалась именно так, как сейчас.
Я смогу с этим жить, зная, что она счастлива сейчас, здесь, со мной. А со всем прочим будем разбираться по мере поступления проблем.
Я наблюдаю, как Лада и увивающийся за ней Бимо медленно подходят ко мне, и улыбаюсь, распахивая объятия.
– С возвращением домой! – говорю с удивлением, с особым трепетом, больше не испытывая сомнений. Я просто чувствую, как правильно происходящее. И довольная улыбка торопливо прильнувшей ко мне Лады – лучшее тому подтверждение.
Пока Бимка крутится вокруг наших ног, я помогаю Ладе снять куртку. Девушка потирает озябшие руки, едва скрывая любопытство, оглядывается по сторонам. Она не решается задавать вопросов, поэтому я говорю ей сам:
– Затеял генеральную уборку. Подумал, что принимать в сложившемся за долгие годы бардаке такую важную и очаровательную гостью слишком некрасиво.
– Ой, да не стоило, Глеб! – смущается Лада. – У тебя и так довольно уютно, мило, по-домашнему… В том доме, где я живу, совсем не так! Там чувствуется, что это не мой дом, а здесь… Словом, совсем не так.
– Может, это потому, что тебе больше нравится проводить время со мной, чем в одиночестве? – усмехаюсь я. Она краснеет, стремительно отводит взгляд. – А, понял! Всё дело в Бимо! Это в него невозможно не влюбиться, а я так… огромное приложение к питомцу!
Девушка тихо прыскает, и я не могу сдержать смех. Утягиваю её за руку на кухню, усаживаю на уголок.
– Сейчас я тебя накормлю, а потом искупаю, – говорю, многообещающе поигрывая бровями. – А потом мы займёмся любовью.
– Таков твой план? – улыбается Лада. – Всё ради того, чтобы затащить меня в постель?
– Вспоминая вчерашнее утро, – протягиваю я. Делаю эффектную паузу, выставляя на стол тарелки и блюдо с картошкой и мясом из печи. – Это не обязательно должна быть именно постель. Но обязательно – ты.
Лада закусывает губу. Боже, как мне хочется её поцеловать! Прямо сейчас, невыносимо. И я наклоняюсь к её лицу, даже не пытаясь бороться с этим искушением.
Лада обхватывает ладонями моё лицо, полностью отдаваясь на волю моих губ, моего жадного рта, который не может насытиться приторно-сладким, самым восхитительным вкусом её поцелуев. Слаще мёда. Словно насыщает невиданным дивным нектаром, и все невзгоды жизни отступают, освобождая место чему-то прекрасному, невесомому, лёгкому.
Бимо запрыгивает на уголок и бесцеремонно втискивается на колени Лады, поближе к её тарелке. Вздыхая, я отрываюсь от девушки, выкладываю в собачью миску консервы и ставлю прямо на уголок.
– Давай, дружок, ты будешь ужинать с нами, но своей полезной едой, ладно?
Бимка смотрит в ответ опечаленным взглядом, но садится рядом с нашей гостьей и приступает к еде.
Пока наша еда не остыла, выкладываю по тарелкам и достаю из холодильника банку маринованных огурцов. Уже и не вспомню, кто угостил, но сейчас они кстати: хочется хоть как-то разнообразить её рацион. Свежих овощей и фруктов здесь особо не сыскать в это время года, пусть будет хоть так.
Мы едим молча. При виде её, с удовольствием хрустящей огурчиками и с аппетитом уплетающей мою стряпню, небольшое волнение сходит на нет. Невольно ожидаю того момента, когда она скривит лицо, осознав, как сильно эта жизнь – моя жизнь – отличается от мира, в котором она привыкла жить, как многого она лишилась из-за моего молчания. И тут же одёргиваю себя: если я прав, Лада вполне реально могла оказаться в психушке или вообще в могиле. Её безопасность и жизнь куда важнее моих раненых чувств, когда всё закончится – логически верно, но так чертовски неправильно по-человечески.
Видимо, что-то такое отражается на моём лице, поскольку Лада откладывает в сторону вилку.
– Что-то не так?
– Всё в порядке, – отмахиваюсь я.
– Я же вижу, что это не так. – Лада быстро протягивает руку и сжимает ею мою. – Думаешь о последней рабочей миссии? Наверное, нелегко такое переживать раз за разом?
Работа – это меньшее, что меня заботит. Но тема кажется мне максимально безопасной, поэтому я отвечаю:
– Я, так или иначе, работаю спасателем уже двадцать лет. Не могу сказать, что со временем привыкаешь к чужим бедам. Невозможно к такому привыкнуть. Это тяжёлая работа, но и иначе уже невозможно.
– Ты делаешь мир лучше, – тихо говорит Лада. – Благодаря тебе люди, столкнувшиеся с бедой, возвращаются к любимым, продолжают жить, любить…
– Ты преувеличиваешь, но спасибо. – вежливо улыбаюсь ей.
– Ты преуменьшаешь, а я говорю правду, ведь я и есть один из спасённых тобой людей.
– Ты необъективна, – с усмешкой говорю ей. – Во-первых, ты не помнишь, как жила раньше. Возможно, пребывание здесь это никакое не спасение, Лада? Во-вторых, ты испытываешь ко мне симпатию, поэтому тебе кажется, что я чуточку лучше, чем есть на самом деле. Я вовсе не делаю ничего особенного, просто выполняю свою работу. Стараюсь делать это хорошо, чаще получается. Но не идеализируй меня, ладно? Я совершаю ошибки, порой, непростительные ошибки, как и любой другой человек.
– В работе? – спрашивает она. – Хочешь сказать, что из-за твоих неверных решений или действий гибли люди, которых ты должен был спасти?
– Нет. – мрачнею я. – В жизни.
– И много ты совершил такого, о чём приходится жалеть?
– Дай-ка подумать, – протягиваю медленно, борясь с удушливым чувством вины за всё разом. Меня угнетает этот разговор, но в то же время я испытываю облегчение от возможности выговориться. Или хотя бы приблизиться к этому моменту. Не то, что бы её не было раньше, скорее, большее значение имеет именно человек напротив. – Три вещи, пожалуй.
– Хочешь поделиться? – проникновенно шелестит Лада. – Вовсе не обязательно сейчас, если ты не готов. Просто знай, что я всегда смогу тебя выслушать и никогда не стану осуждать.
– В другой раз, – хватаюсь я за эту соломинку. Не представляю, как можно рассказать ей о прошлом, не упоминая о нас. – А сейчас нам лучше ускориться с ужином, если мы не хотим, чтобы баня совсем остыла.
Лада сдержанно кивает, возвращаясь к еде. Тень набегает на её лицо, но девушка ничего не говорит. Я досадствую. Почему любой разговор с ней напоминает хождение по минному полю? Чувствует ли Лада, что я что-то скрываю, недоговариваю? Принимает ли это на свой счёт? Какие мысли по этому поводу у неё возникают?
Я не знаю. Но знаю, что девушка захлопывается, как музыкальная шкатулка, и всё её чудесное настроение куда-то исчезает. Это расстраивает меня.
