***
Стою голиком на кухне и готовлю нам с ним перекусить. Темно, поздно. Во мгле за окном сладостно благоухает сирень.
Ей рано еще цвести в наших краях. Но откуда-то я ведь чувствую ее запах – или это духи все-таки... Они, что ли, как по команде начинают пахнуть, когда источаешь гормон – чего, счастья?.. Радости?.. Сексуального удовлетворения?.. Так это ж, кажется, один и тот же гормон...
Слышу, как он – тоже голиком, или, может, поверх накинул что-то – стоит с сигаретой на балконе, звонит Нине и спокойно объявляет ей, что приедет только завтра утром или ближе к обеду. Не знаю, как у него получилось все это сегодня со мной, благодаря чему мне был подарен этот день – вот оно: подарен, не украден. Не знаю, что он скажет, когда она спросит, где он был, но тон его сейчас такой спокойный и безапелляционный, что, будь я на ее месте – тоже «съела» бы все без вопросов.
Не собиралась подслушивать, но незаметно для себя самой застываю за нарезанием кусочков и ломтиков и вздрагиваю, когда он вдруг появляется за мной, обнимает сзади, руки его находят груди, пах – мою попу, которая сама, как по команде, прижимается к нему. Голову я откидываю назад, вжимаю ему в грудь, и он тут же начинает тыкаться носом у меня в волосах, трогать их губами. Глаза мои закрываются сами, а его губы целуют мои веки, спускаясь, целуют щеки, нос, а там уже их, открывшись с улыбкой, ждут-встречают мои губы.
Пусть забивает ноздри его запах – запах курева, прохладной ночной улицы и совсем немного – отголосков нашей недавней близости, но сильнее всего – курева – со сладкой, дрожащей готовностью отвечаю на его поцелуи, накачиваюсь запахом, слизываю вкус – языком с языка, кожей снимаю с кожи.
Отпрошен на «до завтра». Отпрошена и я у самой себя, хоть собиралась приструнять... а, неважно...
Плывем в полосе отчуждения вне времени и пространства. Нас с ним не хватятся, а если хватятся, мы не отзовемся – сейчас, в этой душистой сиреневой ночи зовем мы только друг друга, тела наши зовут. И слышат.
Хоть это он только что вернулся с балкона, но я замерзла, кажется, сильнее. Он замечает – поднимает на руки, несет обратно в спальню и укладывает на кровать. Лижет совсем недолго и вскоре входит в меня – знает, что от этого согреваешься быстрее. Он успевает, и я прихожу к нему согретая.
После я приношу-таки нам с ним перекус, и мы подкрепляемся в постели.
Сиреневая ночь – такое было уже, кажется, между нами, но было по-другому. Мне кажется, тогда мне не хотелось так отчаянно остановить ее, задержать, завязнуть в запахе – и в нем.
Проводим друг в друге остаток ночи, как будто нас с ним везет куда-то ночной поезд. Занимаемся любовью в основном сидя, на полустанках у «любви» разговариваем и лопаем на сон грядущий.
Рассвет – конечная. Не дожидаемся его – ложимся, чтобы, не дай Бог, не застать. Чтобы не застал нас он.
***
Глоссарик к ГЛАВЕ СОРОК ДЕВЯТОЙ Краденое
Киндль – Berliner Kindl, берлинская марка пива
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ Есть и другие праздники
Следующий праздник – это у нас Вознесение. Я же говорила, что много их у нас в мае.
Прием-передача «школы» на носу. Я решила, что отметить «школу» вместе со мной должен не кто-нибудь, а моя мама.
Только что я показала маме объект: выпросила ключи у Рика, который, в свою очередь, выпросил их у подрядчика, завез мне на объект и отдал, хмуро поздоровавшись. Я видела, что маме хочется спросить, не останется ли он отмечать с нами. Но мама у меня очень мудрая женщина и мудрости ее я до сих не перестаю удивляться.
Нам неохота сидеть взаперти, к тому же, я не настолько отморожена, вернее, вышла из того возраста, чтобы пытаться распивать спиртное в школе. Так что мы с мамой располагаемся на некотором расстоянии от нового без пяти минут крыла и отмечаем непонятно что или все сразу – и день Вознесения, он же День Отца, и «школу», и расширение их «физмата». С погодой не особо подфартило, но, как говорится, без дождя – и ладно.
Я притаранила с собой бутыль какого-то «кремана» и на аперитив вместо настоящего «Крем де Кассис» из припасенного мной сока черной смородины сделала маме импровизированный Кир Рояль. Маме нравится мой «креасьон».
Когда мы с ней опорожняем и креман, и сок, мама откуда ни возьмись достает бутылку французского шампанского. Его, понятно, пьем неразбавленным.
Полагаю, что мама уже наслушалась про строительство, и завожу с ней разговор о том, что как я полагаю, будет ей интересно:
— Мам Лиль, так у вас планируется пополнение кадров?..
Мама болезненно морщится:
— В орг-планах все планируется...
— ...а на деле ты снова будешь везде мотаться и всех заменять.
— Сейчас особо-то никуда и не смотаешься. Да у меня и обследование скоро... Вообще, Катя, давай сменим тему, — серьезно просит мама.
— Давай, мам Лиль.
– Давай просто порадуемся, что ты у меня такое построила.
И мама требовательно чокается со мной и смотрит на меня с категоричной гордостью.
Смеюсь от того, как мне сейчас хорошо и спокойно рядом с мамой.
Но я, по-видимому, не умею радоваться таким вещам по-человечески и для чего-то вспоминаю, будто кто-то тянет меня за язык:
— Представляешь, даже папа впечатлился, когда я ему рассказала. Хоть – вот простите вы меня оба – с точки зрения проектирования тут было всего-ничего. Но папа даже «грозился» приехать и посмотреть. Все-таки не чужда ему сфера образования, пусть даже если и не в самых высших учебных заведениях...
— Катерина!
Слова застревают у меня в горле от маминого тона, укоризненного и возмущенного, такого же, как ее вид.
— Ты чего, мам Лиль?.. – спрашиваю обескураженно.
— Как ты могла не позвать отца на – что это у нас сегодня такое?!..
— Мам Лиль, да он забыл уже...
— Хватит уже мне эти «мам Лиль» да «мам Лиль»!!! Ты специалист, такой ответственный работник, такими строительствами руководишь... Даже... знакомый твой остепенился...
И мама заметила, правда, поздно.
— И ты ни во что не посвящаешь твоего отца! Что это за ложная скромность?!.. Он вполне мог бы также порадоваться успехам его дочери. Или ты считаешь, он недостоин того, чтобы показывать ему твои достижения?
Мамины слова, ее лицо и жесты – все колючее, сердитое. Но, как мне кажется, впервые совсем не слышу в ее голосе никакой досады на отца.
— Можешь считать что угодно, но при всей нашей с ним предыстории отец твой – достойный человек.
— Я ни на мгновение в этом не сомневалась, — улыбаюсь я маме – я уже говорила, что не могу на нее сердиться, а если могу, то совсем недолго?.. – И знаешь, почему? За недостойного ты бы ни за что не вышла.
Мама неожиданно прыскает со смеху: — Да уж... – и мы снова чокаемся.
Шампанское тает на глазах, вернее, на языке. Становится совсем мило и уютно, даже озорно как-то. Неужели мы с мамой пьяные уже?..
Не иначе как, потому что – вот я же говорю, черт снова тянет меня за язык, и я выбулькиваю на очередном глотке шампанского:
— Мам Лиль, за что ты полюбила папу?..
Будто я давно уже хотела у нее спросить и теперь вопрос этот прямо кипит и пенится из меня наружу, да так, что мочи нет...
Когда об этом спрашивают девочки помоложе моего, матери подсознательно чувствуют в этом вопросе другой вопрос, глубинный: если полюбила, значит хотела меня, значит, и меня любишь – и правильно делают. А моя мама так и подавно мудрая женщина, я же говорила.
Лицо у мамы просветляется, ее удивительные глаза становятся необычайно нежными, а улыбка – ласковой:
— Не в этом вопрос, Катюш.
— А в чем?
Мама серьезнеет и поясняет просто и деловито:
— В том, за что твой папа полюбил меня.
Не подлежит сомнению, конечно, от кого из них в те далекие времена исходила инициатива.
— А он тебе сразу понравился?
Мама отпивает еще глоток:
— Ну, в общем-то да.
Они уже столько лет не вместе и столько всего между ними позатерлось. Наверно, мама теперь спокойно вспоминает их знакомство и первую пору влюбленности.
