Вместо этого она спросила, почему он сам не вернулся во Францию, а остался в Америке. Узнать об этом ей было интересно, и к тому же она была благодарна Франсуа за его присутствие и хотела дать ему возможность рассказать ей о себе.
— Я остался здесь потому, что полюбил эту страну… Я нужен здесь… — негромко сказал Франсуа и замолчал, но Сара слушала его с таким напряженным вниманием, что он понял, как она изголодалась по общению. Конечно, у нее были два работника, с которыми она могла поговорить, но они оба были еще мальчишками. Саре нужен был равный собеседник — опытный, взрослый, много повидавший, а Франсуа мог без ложной скромности сказать, что такой разнообразный жизненный опыт, какой был у него, дано приобрести далеко не каждому.
— Во Франции я никому не нужен, Сара. К тому же, если бы я решился приехать в Париж в период революции, меня бы наверняка казнили. Моя жизнь — здесь. Я уже говорил вам, что приехал в Новый Свет тринадцать лет назад… Так вот за все время я ни разу не пожалел об этом. И мне хочется верить, что я сумел кое-что сделать для этой страны и для ее народа.
Как видно, Франсуа совсем не хотел вспоминать о своей жизни во Франции, и Сара понимающе кивнула. Конечно, она не настолько сроднилась с Америкой, однако и ей мысль о возвращении в Англию казалась дикой. Ее родина осталась где-то там, в другой жизни, возвращаться к которой ни у нее, ни у Франсуа не было ни желания, ни особенных причин.
— А вы, Сара? — спросил он. — Что вы собираетесь делать дальше? Не собираетесь же вы жить здесь отшельницей до конца своих дней? Вы еще молоды, и, простите мне мою прямоту, тратить оставшиеся вам годы таким образом по меньшей мере расточительно.
Франсуа был на четырнадцать лет старше Сары, и ему казалось, что он имеет право так говорить, но Сара только улыбнулась его словам.
— Мне уже двадцать пять, не так уж я и молода, — сказала она серьезно. — А что касается моего будущего, то я хочу только одного — прожить спокойно оставшиеся мне годы, сколько бы их ни было. Одиночество… оно меня не тяготит. Я не сижу сложа руки, так что скучать мне некогда. Надо подготовиться к зиме — сделать запасы еды, накосить сена для скота, насушить кореньев и грибов, закупить кукурузы и овощей. На будущий год я собираюсь надстроить дом… Словом, дел хватит. Самое главное, я абсолютно уверена, что здесь со мной ничего плохого не случится, — закончила она твердо.
Франсуа сосредоточенно о чем-то размышлял.
— Зима — это еще не самое страшное, — наконец сказал он. — Что вы будете делать, если в окрестностях появится военный отряд Майами или шауни? Попытаетесь спасти жизни этих двух мальчиков, обменяв их на свою?
В его голосе Саре почудилось осуждение, но, заглянув в глаза Франсуа, она поняла, что ошиблась, Тот давний ее поступок — когда она, как могла, пыталась спасти бывшего с ней солдата — восхитил его, и это восхищение Сара сейчас прочла в его глазах. Прочла и смутилась.
— Но… но ведь мы не представляем для индейцев никакой опасности, — сказала она неуверенно. — Мы им ничем не угрожаем. Неужели они смогут напасть на нас и убить?
Франсуа покачал головой:
— Вы не знаете индейцев, Сара. Нантикоки или вампаноги действительно не причинят вам никакого вреда, но гуроны, могауки или шауни — совсем другое дело. Они могут напасть на вас просто потому, что вы — белые. Как вы сумеете защититься, что будете делать?
— Молиться, — с улыбкой ответила она. — Молиться Творцу, чтобы он взял меня на небо, несмотря на все мои прегрешения.
Она отдавала себе отчет в том, что угроза, о которой он говорит, вполне реальна, однако испугать ее Франсуа не удалось. Сара не верила, что индейцы способны на жестокость ради жестокости, и чувствовала себя в полной безопасности в своем уединенном жилище. Да и другие фермеры-поселенцы, с которыми она общалась, утверждали, что если не лезть на рожон, то вполне можно поладить с индейцами. Впрочем, и они, и полковник Стокбридж обещали немедленно известить Сару в случае, если в окрестностях Дирфилда появится какое-нибудь воинственное племя.
— Вы умеете стрелять? — спросил Франсуа серьезно, и Сара улыбнулась. Он больше не казался ей страшным — она поняла, что обрела в лице Франсуа заботливого и верного друга.
— Когда я была маленькой, отец часто брал меня с собой на охоту. У меня даже был маленький самострел, из которого я научилась метко стрелять…
По мешку с травой. Когда я стала старше, мне подарили небольшое ружье, и я с ним вполне освоилась. Только я давно не упражнялась.
Франсуа удовлетворенно кивнул. Теперь он знал, чем он может помочь Саре и чему научить.
Будет совсем неплохо, если все окрестные индейцы будут знать, что эта женщина находится под его особым покровительством. Франсуа не сомневался, что слух об этом разнесется быстро и что любопытные индейцы обязательно придут посмотреть на красивую белую женщину, которая живет в лесу совсем одна, — но они ее не тронут. Может быть, они будут следить за ней издалека, может быть, попытаются торговать с пей, но она будет в безопасности.
На это Франсуа мог твердо рассчитывать. Индейцы-сенека приняли его в свое племя и нарекли Большим Белым Медведем. Он танцевал с ними перед военными походами и большими охотами, сидел с ними в обрядовых парильнях и прислушивался к шипению воды, льющейся на раскаленные камни, пытаясь услышать в нем голоса духов, он постился вместе с ними, прося богов послать побольше рыбы в их сети и дичи — в силки. Сам Красная Куртка, великий сахем Ирокезской лиги, приходился ему тестем, а когда гуроны убили Плачущую Ласточку и их ребенка, Франсуа стал для старого индейца и сыном, и внуком.
В молчании они закончили ужин. Сара убрала со стола, и они вышли из дома. Ночь была теплой, но Франсуа чувствовал странный озноб, который пробегал по всему его телу. Вот уже много лет он не разговаривал так подолгу с белыми женщинами;
Гарнизонные дамы считали ниже своего достоинства раскланиваться с каким-то индейцем, а жены поселенцев его побаивались. Впрочем, после того как умерла Плачущая Ласточка, в его жизни не было места для женщин, и ни одна из них ничего для него не значила.
И вот теперь, стоя рядом с Сарой, он неожиданно поймал себя на мысли, что тревожится за нее.
Она была сильной, отважной, но слишком невинной и беспечной, чтобы всерьез воспринимать опасности нового мира, в котором она обрела покой.
Чувство свободы пьянило ее, кружило ей голову, и Франсуа боялся, что она может допустить роковую ошибку. И он готов был сделать все, чтобы этого не случилось. Если бы она позволила, он бы научил ее всему, что умел сам. Он бы взял ее в путешествие, и они бы вместе скользили на длинном берестяном каноэ по задумчивой глади рек и озер, били острогой рыбу и жарили ее на углях, собирали по берегам ягоды и целебные корни, искали бы на мшистых болотах следы осторожных ланей и карибу. Он бы показал ей весь этот мир и научил жить с ним в ладу, но он не знал, как правильно объяснить ей, почему он этого хочет. Все его страхи и тревоги оставались для Сары пустым звуком, хотя весь окружающий мир денно и нощно шептал ей об опасности. Пребывая в простодушной уверенности, что никто не может причинить ей вреда, пока она сама не желает никому зла, она просто не стала бы его слушать. Франсуа же, напротив, различал каждую букву, каждое слово в великой науке, называемой наукой выживания, но это знание годилось, увы, только для него самого.
