Ознакомительная версия.
– Все ясно? – спросила она, заглядывая с пристрастием в ясные очи подведомственных ей подруг. Спасать жизни и своими руками устраивать их судьбу – что может быть лучше? Нонна испытывала поистине экстатические чувства.
Уже вечером, когда Нонна прошла к себе в дом, презрительно скользнув взглядом по горящим окнам Олесиной квартиры, Женя и Анна вступили друг с другом в несанкционированный контакт. Женя позвонила Анне, когда та, согнувшись в три погибели, домывала пол в кухне. Времени убираться не было почти совсем, а Баба Ниндзя была помешана только на еде. Она чувствовала себя намного лучше, физически и морально, если внуки округлялись и румянели, так что большую часть своего времени она готовила им еду и заставляла их ее поедать, бегая по дому с тарелками, наполненными то сырниками, то картошечкой.
Последствий такой политики партии было два. Первое – убираться и стирать приходилось преимущественно Анне, и тут она в очередной раз поминала недобрым словом энтузиазм покойного мужа. Убирать квартиру в сто двадцать метров было совсем непросто. А второе – все трое деток при виде любой еды прятались под столы или под кровати и соглашались открывать рты только под дулом автомата, за отдельные материальные и духовные блага, такие, как чтение сказок и дополнительные часы перед телевизором.
В общем, Анна стояла на четвереньках, подобрав волосы косынкой. И вымывала из-под кухонного дивана крошки. Когда зазвонил телефон, Анна резко дернулась, ударилась головой об угол журнального столика и выругалась.
– Что? – рявкнула она, немного даже испугав Евгению. Та, конечно же, сразу подумала, что сделала что-то не так, и Анна теперь на нее злится. Почему-то, что бы ни случалось вокруг, Женя всегда находила себя виноватой. Мама, всегда мама, как говорят психологи.
– Извини, хочешь, я перезвоню позже? – виноватым голосом запричитала Женя. Анна села на пол, вытерла пот со лба и помотала головой.
– Говори, я просто тут… неважно. Что-то случилось?
– Неужели ты действительно не пойдешь? – спросила Женька таким тихим голосом, что можно было подумать – она боится, что Нонна ее каким-то образом услышит. И покарает.
– Ты это о том, о чем я подумала? – уточнила Анна, на каком-то необъяснимом уровне восприняв и поддержав конспирацию. Как будто был шанс, что Нонна умудрится подслушать их разговор каким-нибудь неведомым способом. К примеру, используя телепатию.
– Об этом, да, – подтвердила Женя.
Анна помолчала, скользя взглядом по шторам, которые тоже пора уже было давно постирать.
– Тебе тоже показалось, что Нонна перебирает? – спросила, наконец, она.
– Перебирает? Не то слово. Она вообще как-то сильно изменилась. Работа в школе никого не делает лучше, да? Это же день рождения. И потом, ну чего может дать такой бойкот, кроме обид? Это же детский сад.
– А что, если бы она решила объявить бойкот мне? – пробормотала Анна, прикидывая, когда заняться шторами.
– Так что будем делать? – прошептала Женька. – Восстанем?
– Но как же клуб? – нахмурилась Анна.
– Ты всерьез думаешь, что там можно хоть с кем-то познакомиться?
– Да плевать мне на знакомства. Я про деньги. – Анна перебралась на диван, положила стройные ноги на журнальный столик и решила про себя, что на сегодня работы уж, во всяком случае, хватит. К черту. Она и так целый день бегала по клиентам и по магазинам.
– Да, денег жаль. А к слову о знакомствах. У меня просто есть один знакомый. Очень хороший дядька, один мой клиент. Тоже вдовец, между прочим. Так я подумала, что могла бы…
– Только этого мне не хватало, – возмутилась Анна. – И ты туда же?
– А что? Я бы просто спросила. Он, правда, очень хороший. И с женой жил душа в душу, и вообще классный.
– А тебе самой-то он чем не подошел?
– Ну… – протянула Женька, не зная, как это объяснить Анне. Всем он ей подошел, если честно. Приятный сорокалетний мужчина, приезжавший к ним на чисто вымытом «Мерседесе». Ей он очень нравился. Чего нельзя было сказать о нем – к ней он всегда относился настолько по-дружески, что было даже обидно. И когда Женя попыталась с ним пофлиртовать, начала спрашивать о том, как и что, и не хотел бы он снова найти кого-нибудь, он вдруг возьми да и спроси, нет ли у Жени для него какой-нибудь хорошей подруги. После такого, согласитесь, трудно на что-то рассчитывать. Впрочем, Женя и не удивилась. Обычная история ее жизни.
– Нет, спасибо, но я пас. Я не знаю, как от Нонниного энтузиазма увернуться, – фыркнула Анна.
Женя согласилась, что это – само по себе проблема. И снова вернулась к вопросу об Олесе, который так и остался нерешенным. Даже если предположить, что можно наплевать на Нонну, это ведь означало, что нужно прийти, сесть за один стол с Померанцевым. Ни Женя, ни Анна не были уверены, что в состоянии справиться с этим. Слишком много воспоминаний.
* * *
Олеся старалась ни о чем не вспоминать, она говорила себе – прошлое должно оставаться в прошлом, будущее нам неизвестно, настоящее зависит от нас самих. Она пыталась убедить себя, что Померанцев изменился если не в мелочах, то в том, что по-настоящему важно. Он изменился. Да, он по-прежнему не звонит, если задерживается, искренне удивляясь, почему Олеся не легла спать без него. Зачем сидела, плакала, ждала? Он что – ребенок? Он что, должен перед нею отчитываться?
И он никогда не рассказывает о своих планах, о своих делах. Он всегда отделывается фразой «не морочься, пончик», и обе части этой короткой фразы бесконечно бесили Олесю. И в «пончике», и в том, чтобы она не морочилась, была такая отстраненность. Это можно было перевести как «не твое дело, не лезь». Он был таким всегда. В этом он нисколько не изменился.
Зато он был с ней, он снова был рядом. Они провели вместе всю ночь с понедельника на вторник и со вторника на среду – и это было прекрасно, настолько прекрасно, что ее тело звенело от восторга, когда он просто прикасался к ней. Потом он ушел и вернулся в среду вечером, они лежали рядом, и он сказал, как бы между делом, что начинает подозревать, что никто никогда не будет любить его так, как Олеся.
– Это так и есть, – прошептала она, замирая в блаженной истоме, чувствуя его руки на своей аккуратной груди.
Дом Олеси снова пропах запахом табачного дыма и мужской туалетной воды. Она снова начала готовить – обед в среду был съеден за одну минуту и безо всякого «спасибо». В этом Максим тоже не изменился, но Олесю это совсем не расстраивало. Все это и было ее счастье – неяркое, не такое, о каком обычно мечтают, и с ноткой горечи, как в хорошем оливковом масле.
В четверг утром она спросила, не возражает ли Максим против того, чтобы отпраздновать ее день рождения. Он пожал плечами и сказал, что не знает пока, что будет делать в пятницу вечером. Слишком далеко загадывать. В этом был он весь!
Ознакомительная версия.
