Это уже не детское любопытство. Это куда более серьёзно. Границы летят ко всем чертям. И только тихий шёпот внутреннего голоса, оставшихся жизненных ценностей и капли здравого смысла могут вернуть их обратно на землю. Но что, если и это можно потерять? Не слышать, не ощущать, не видеть ничего, кроме своего запретного плода. Настолько желанного и спелого, что буквально кружится голова. И тогда они просто теряют себя. Заблудшие и грешные души, которые покусились на Дерево познания Добра и Зла, как говорится в Библии.
Я сижу в летней беседке, закутавшись в плед, и вглядываюсь в тёмную чащу леса. Ди суетится на кухне, подготавливая для нас вино, что даёт мне некоторое время на размышление. Почему-то мне приходит в голову писание об Адаме и Еве. Я прихожу к выводу, что люди в принципе склонны по своей природе к искушению. Это так. Взять даже первых людей на Земле. Они жили в Эдемском саду. Господь разрешил им есть «от всякого древа в саду» и запретил есть лишь плоды Дерева познания Добра и Зла, предупредив, что следствием непослушания будет смерть. Но Ева всё же поддалась сладким уговорам Змея и вкусила этот плод, более того, поделилась им с Адамом. Можно ли считать, что женщина стала первой грешницей? Именно она уволокла на дно грехопадения и искушения своего возлюбленного.
Я всегда была слишком строга к себе. И сейчас, вспомнив Библию, я кажусь себе ещё большей виновницей всех бед. Мне вдруг становится абсолютно ясно, что я подвела Уилла. Я подпустила его к себе максимально близко, вовлекая во все женские заботы и заморочки, приоткрыла обзор на запретное Дерево и, сорвав недозволенное, протянула ему плод. Надкусила сочную мякоть и поднесла к его рту манящий фрукт. Пусть его губы первыми накрыли мои, но ведь всё исходит от женщины, так? Вот и тогда – все эти письма к Марлен и просьба почитать мне перед сном… Я постоянно… постоянно тянула его за собой, не отпускала ни на секунду. Наставления родителей казались мне сущей выдумкой. «Что за глупости? Уилл есть Уилл», – думала я. Но всё зашло слишком далеко.
Ди застаёт меня врасплох, присаживаясь напротив и разливая по бокалам вино. Она интересуется о брате, отчего мои щеки становятся пунцовыми. Словно их со всей силы щипали, создавая румянец, как в старину. Я уверена: даже самая выносливая лгунья, будь она на моем месте, так же краснела бы, если бы дорогой ей мужчина ещё несколько паршивых минут назад касался её через тонкое кружево трусиков. Я уверена…
Что же касается меня, то я совсем не выносливая, и если бы не Ди, то наверняка его пальцы сейчас возносили бы меня на небеса. Краснею ещё больше от своих мыслей, пряча лицо за бокалом и топя в нём свою неуверенность.
– У нас всё хорошо. Так же, как и всегда, – пожимаю плечами я и заставляю уголки своих губ непосредственно улыбнуться.
– Несомненно. Но что Уилл говорит о твоём выборе?
– О моём выборе? – не сразу понимаю я. – А, так ты о Колине. Он славный. Разве могут быть сомнения на его счёт?
– Да, Миа, он славный, – повторяет тётка. – В том и дело. Тебе… эм-м, тебе такие парни нравятся, да?
Дилайла прячет свою улыбку и бросает на меня неуверенный, смущённый взгляд.
– Не пойму, к чему ты клонишь, – прищурившись, спрашиваю её прямо.
– Ну, Уилл – его противоположность. Не пойми неправильно, просто знаешь, как говорят: девушки выбирают себе мальчиков, схожих на отца или брата. Хотя это всего лишь теория, как одна из тех, о которых твердили мне в колледже.
– Ох, Ди, психолог и вправду из тебя сомнительный, – смеюсь я. – Впрочем, мне всего двадцать, верно? Даже если Колин не моя судьба, то у меня ещё есть время. Мне с ним… комфортно и весело. Я влюблена в него по уши, разве не видно?
Я начинаю нервно жевать нижнюю губу, воспроизводя в памяти строчки из любовных романов, которые читала тайком несколько лет тому назад. Как там говорили девочки о своих чувствах? Проклятье, совсем не умею ей лгать. Улыбаюсь как можно искренней и отпиваю ещё несколько глотков.
– Мими, те, кто влюблёны по уши, твердят, что это на всю жизнь, оспаривая любое подозрение в их чувствах. Может, психолог из меня никакой, но я чётко могу отличить влюблённость от откровенного притворства. Прикрываться посторонними людьми плохо, ведь и Розали…
– Ди… – предостерегаю её я, чувствуя тревогу. Но она вот так просто, прямо и откровенно рубит свою правду. Ту правду, которая действительно истинна:
– Да нет же. Я не Невил, пойми. Я не вывожу вас на чистую воду. Я… я переживаю, понимаешь ты? Ваша связь… что и говорить, ты сама всё знаешь. Это может плохо обернуться.
Ощущаю, как в горле начинает саднить. Плохое предчувствие выбивает почву под ногами. Я сижу, но мне то и дело отчаянно хочется зарыться в плед ещё глубже – с головой, снова, как и в детстве. Увязнуть под скамейкой. Речь не о Колине. Конечно же, чёрт меня побери.
В моей голове барахтаются оправдания. Их бесчисленное множество, ведь каждый божий день я придумывала их, тщательно вырисовывая детали. Но сейчас весь этот ворох слов просто тонет, идёт ко дну под гнётом этих ледяных глаз напротив. Мне становится дурно. На деле это вовсе не оправдания, а глупый набор слов, неуместных фраз и букв. Как быть? Что сказать? Когда любая из моих присказок застряла посреди горла, обжигая голосовые связки лживым огнём.
Опускаю глаза. Поймёт ли она? Крохотная надежда селится в моей душе. Но к чему этот самообман? Ведь порой мы и сами не можем понять себя.
– Миа… – заботливый голос тёти звучит сочувствующе. Принуждаю себя дышать, но глаз так и не поднимаю. – Знаешь, мы с твоей матерью никогда не были особо близки. Я не знаю, каково это – ощущать нерушимую и крепкую связь. Я была настоящим семейным провалом, Франси – моей полной противоположностью. Она принимала меня такой, какая я есть, да, но я не могу сказать, что мы были друг у друга. Твоя мать старалась быть во всём гордостью своих родителей, настоящей умницей. Конечно, я стремилась быть такой же, но знаешь, – усмехается родной голос, – в моей природе это, видимо, никак не заложено. Я веду к тому, что жизнь – такая капризная дрянь, что нельзя обходиться без поддержки. Без вечного союзника.
Незаметно для себя чувствую, как глаза застилает пелена слёз. Деревянный стол перед лицом расплывается, и теперь всё кажется мне сплошным тёмным маревом. Я моргаю, и влажные дорожки мгновенно начинают скатываться вниз.
Бог мой, какая же ты дура, Амелия! Ты просто невыносимая дура!
– Ди, – всхлипываю я. – Он не просто мой союзник. А наша поддержка… она не совсем обыденная. Это нечто большее, это, чёрт возьми, гораздо большее! Я без него не смогу – ни физически, ни морально. Никак. Не увидь я его неделю, тут же превращаюсь в бесчувственного овоща. Это конец, Ди, если о нас узнают, это нас сокрушит, – голос мой дрожит, будто я снова вернулась в детство, где, заикаясь, я вымаливаю желанное прощение. – Всё уже слишком серьёзно… И я и Уилл медленно идём ко дну. Я это чувствую.
