Ознакомительная версия.
Сама Ася пошла к соседям, которые держали скотину – договориться насчет молока и яиц, они собирались задержаться в деревне подольше, встретить тут и Рождество, и Новый год.
Ася вернулась с трехлитровой банкой парного молока и с медом. Мед был в сотах, гречишный, душистый, темный, практически черный, и когда начало смеркаться – у растопленной печки ужинали – медом и молоком, и свежеиспеченным хлебом, прямо из печи.
Цахес лежал под столом у их ног, березовые дрова в печке уютно потрескивали, тускло светила керосиновая лампа – и было тихо и хорошо, и тепло и сладко.
Как тут пробежала черная тень. Цахес взвизгнул – метнулся белой молнией – схватил верещащую крысу.
Ася вскочила буквально на стол и тоже принялась визжать. Виктор лишь добродушно похохатывал.
– Ну что ты как маленькая...
– Я их очень боюсь, я честно, я очень их боюсь.
– Крысоловки есть?
– Да, на чердаке, сейчас принесу,– Ася осторожно слезла со стола, глядя себе под ноги.– Ну что за чертовщина, по осени всех истребила ведь.
– Запустила ты дом, да, хозяюшка, приезжать надо чаще. Ну, пойдем на чердак.
– Да ладно, я сама, не надо.
– Не боишься? – хитро прищурился Виктор.
– Боюсь,– призналась Ася.
– Ну пойдем вместе, лампу держи, светить будешь!
Чердак был холодный, темный, пыльный, Ася испуганно жалась к Виктору, чуть не запалив ему свитер дрожащим огоньком лампы.
– Что это у тебя руки дрожат, красавица?
Виктор совершенно не боялся крыс. Тот же грызун, что и заяц, только несъедобный. Асины страхи его смешили.
Все на чердаке было покрыто пылью, кроме ярко-алой коробки, которая, похоже, появилась тут совсем недавно.
– А это что? Виктор наклонился к коробке, хотел ее открыть. Ася не пустила:
– Не надо, не трогай, в углу поищи – там крысоловки были.
– А что здесь?
– Так, ерунда, игрушки.
– Какие игрушки? Твои детские?
– Елочные там игрушки, китайские шарики-фонарики. Откуда у меня детские игрушки.
Виктор заткнулся, дальше спрашивать не стал, сам понял, что был бестактен.
Крысоловки нашлись, Ася с Виктором благополучно спустились вниз. Она сказала:
– Надо Цахеса привязать, чтобы он к ним не полез.
В качестве приманки в ловушки был заряжен все тот же свежеиспеченный хлеб.
– Кощунство какое! – буркнул Виктор.– Такое добро – и крысам!
Он вообще ревниво относился к Асиной стряпне. Злился, когда приготовленное ей предназначалось не ему.
Нет, он понимал, что это ее работа, но был ужасно счастлив, что она отказалась от всех новогодних заказов и вечеринок и сказала, что хочет отмечать только вдвоем – только с ним – в этом старом деревенском доме. Ну ладно, когда по работе, но кормить крыс – этим свежим вкусным хлебом – и правда было кощунством.
Крыс за ночь поймалось четверо – по числу ловушек. Днем решили их не заряжать, дать Цахесу похозяйничать.
Ася с утра занималась домом – чистила, мыла, драила, натирала, готовила большой обед, после которого виновато призналась, что устала смертельно – и ей захотелось поспать.
Виктор было двинулся за ней, но она сказала, что так никакого сна не получится, и пусть он себе придумает другое занятие.
Сказала – и тут же уснула.
Виктор подумал-подумал, да и пошел в ближний лес за елкой. Тоже занятие. Елку он нашел сказочную, не слишком высокую, но повышенной пушистости, приволок ее на санках.
В дом ее не понес – ставить решил во дворе. «Надо по весне просто посадить тут дерево, чего каждый раз рубить» – мелькнула у него мысль.
Цахес елку посреди двора не одобрил и попытался атаковать, Виктор ее отчаянно защищал, и пес в итоге смирился.
Пометил только – новое деревце.
Вспомнив вчерашнюю коробку, про которую Ася сказала, что там елочные украшения,– Виктор отправился на чердак.
Никаких игрушек в коробке не было.
Там лежал «Макаров», завернутый в шелковую нежно-персиковую ткань.
И все.
– Ася, что это?!
Ася спала крепко и безмятежно, просыпаться не хотела, бормотала что-то, сонно отпихивалась от Виктора, когда он уже не на шутку начал трясти ее за плечи:
– Скажи мне – что это такое?! Откуда?! Чье?!!
Приоткрыв глаза, Ася увидела ярко-алую коробку – и тут же вскочила. Собранная, колючая, злая – сна ни в одном глазу.
– Это такие у тебя елочные игрушки? – Виктор раскрыл коробку – предъявив Асе ее содержимое.
– А, это...– Ася вдруг усмехнулась, взяла газетный сверток и бережно развернула его.– Ну сам видишь, что это. «Макаров».
Голос у Аси стал другим – звонким, металлическим каким-то.
– Знаешь, есть три вещи, которые идеально ложатся в руку – член, бутылка и пистолет. И слова она говорила – будто чужие. Виктор только повторял:
– Откуда?! Чье?!
– Мое,– сказала Ася – и зевнула сладко и широко.– Я тебе говорила – не надо было трогать, что вообще за дурная привычка, лазать по чужим вещам, без спроса. Некрасиво это, Витенька.
Витенькой она его раньше не называла. Уменьшительно-ласкательное прозвучало совсем неласково.
Пистолет действительно идеально лег в Асину руку.
– Я тебе сейчас все объясню,– пообещала она Виктору.
И Виктор понял, что никакого «потом» у них уже не будет. Она сейчас все объяснит, все расскажет и на этом все закончится.
**/**/2008 lina write:
это похоже на зубную боль – томительную, ежеминутную, бесконечную, которую можно заболтать, запить, залечить, и снова мелко взвыть, потому что она никуда не делась, только выдохнешь, она возвращается.
очень похоже – только анальгин не помогает.
подруга мне говорила:
– зачем же ты пьешь анальгин, когда надо идти и рвать?!
я иду и рву, он рвет, она рвет, меня рвет.
это похоже на тошноту, да.
когда постоянно-постоянно в горле комок, и ты не можешь, боишься – глубоко вздохнуть, сказать хоть слово – боишься, каждое слово может оказаться лишним в твоем рту.
это похоже на похмелье, на пмс, на кучу всяких других смешных, глупых и злых болезней
похоже на выход из-под наркоза – когда белоснежный кафель операционной разбивается на миллионы разноцветных квадратиков, и тебя начинает кружить какими-то изломанными коридорами «компьютерной заставки».
это похоже на голод, на ночной кошмар, на первую утреннюю сигарету, которая еще невкусная, но обязательная, после которой станет вкусным кофе – и вторая сигарета.
это похоже на вымученный оргазм, пятый, шестой, седьмой за день, когда уже не хочется, но остановиться невозможно – и только бы поскорее все закончилось, любыми усилиями.
это похоже на карусель, оператор которой запил и ушел, а тебя крутит и крутит, и ржавые цепи скрипят и все вот-вот рухнет, да и пускай рухнет, лишь бы как-то остановиться.
это похоже на то, когда ты тонешь, когда каяк переворачивается о невидимый камень, и течение несет, и ты помнишь, что нельзя выпускать весло, держишься под водой за это бесполезное весло, забыв, что надо отстегнуть «юбку», вытащить ноги, вытащить себя саму – хоть за волосы, как барон мюнхгаузен, помнишь только про весло – и тонешь, тонешь, и тебя несет по камням, главное – весло в руках, остальное – наплевать.
это похоже на то, как ты залезла на крышу шестнадцатиэтажки – вдребезги пьяная, изо всех сил держишься за ограждения, но тебе все время кажется.
кажется, что ты падаешь – и всё.
ты стоишь на месте, а тебе все равно – кажется, и по позвоночнику течет ледяная струйка, и ты все крепче зажмуриваешь глаза.
заберите меня отсюда!
я больше не могу быть одна.
Ознакомительная версия.
