Утро. Двадцать две минуты десятого. Первый день кинофестиваля, который продлится две недели.
Как всегда в это время года, Канн был охвачен безумием. Вестибюль отеля «Карлтон» превратился в настоящий ярмарочный городок, где над головой развевались знамена, рекламирующие различные фильмы. Голова шла кругом от всевозможных рекламных афиш, размещенных на выставочных стендах, снаружи вдоль набережной Круазетт реяли флаги всех стран, а тротуары были заполнены толпами людей. Растянувшаяся на несколько миль вдоль широкого, обсаженного пальмами проспекта Корниш, дорожная пробка своими разъяренными автомобильными гудками напоминала симфонию в духе манхэттенской безысходности. Город был отдан на растерзание киношникам и на протяжении последующих двух недель превратился в рынок по заключению дорогостоящих сделок покупки, продажи и бартеру, а также подписанию договоров о финансировании. Воздух был напоен изысканными запахами, а по лазурному небу в сторону Италии плыла череда легких облаков.
Дэлия стояла на отведенной под завтраки террасе отеля «Карлтон», чувствуя себя загнанной в угол жужжащим и щелкающим роем камер, которые медленно надвигались на нее, подобно какому-то стоглазому чудовищу. Микрофоны со своими щупальцами были так близко, что, казалось, еще чуть-чуть – и она лишится эмали на передних зубах. За дорогими «роллейями», «лейками», «никонами» и видеокамерами репортеры являли собой одну нетерпеливую нечеловеческую массу.
Она пробежала пальцами по волосам и покачала головой. Ее блестящие, черные как смоль, роскошные волосы были причесаны на прямой пробор и свободно ниспадали на плечи, завиваясь в шикарные локоны, как у мадонн на полотнах Мурильо. Но ее изящное овальное лицо было живым, и блеск в глазах был решительно непохож на взгляд мадонны, а искры негодования придавали ее чертам особую фотогеничность. На ней была блуза с расшитым бисером, плотно облегающим лифом цвета морской волны. Широкая алая кожаная юбка с огромным бантом гармонировала со свободными, ручной работы, сапогами из мягкой кожи на высоких каблуках, которые увеличивали ее и без того внушительный рост.
Хотя внешне она была воплощением изысканности и самообладания, на самом деле едва сдерживалась, чтобы не взорваться. В эту минуту Дэлия Боралеви являла собой крайне разгневанную и раздраженную кинозвезду.
Во-первых, ей было совсем не просто согласиться на пресс-конференцию и еще труднее выставить себя на всеобщее обозрение в такой ранний час, когда во рту у нее еще не было ни крошки. Капли, которые она закапала в свои изумрудные глаза полчаса назад, убрали красноту – результат перелета через несколько часовых поясов, однако резь осталась, а маленькая чашечка черного кофе без кофеина, которую она имела глупость позволить себе, жгла теперь ей желудок. Но что было совсем плохо, так это то, что Жером Сен-Тесье – гореть ему всю жизнь в аду, дряни такой, – который должен был быть рядом с ней, чтобы держать в узде журналистов и придавать конференции хотя бы подобие порядка, – так и не появился. Ни звонка, ни записки – ничего. Заставив представителей прессы ждать в течение двадцати минут в надежде па его появление, она больше не могла тянуть ни минуты, ощущая, как с каждой новой секундой растут их враждебность и нетерпеливость. И она их даже не винила. В городе собралось столько знаменитых и красивых лиц, что для интервьюирования и фотографирования их всех просто не хватило бы времени. В отсутствие Жерома ей самой придется удовлетворять любопытство журналистов, предоставляя им материал для журнальных колонок и свободного эфирного времени, и при этом заставлять их косвенно (а значит – бесплатно) рекламировать «Красный атлас».
При мысли об этом ее охватил новый приступ гнева, вызвавший румянец на щеках. Чем бы он – черт бы его побрал – ни был занят и что бы его ни задержало, – этот паразит в любом случае должен был найти способ вырваться и быть здесь, рядом с ней, там, где было его место. Ведь именно он, будучи продюсером и режиссером «Красного атласа», организовал эту встречу с прессой.
В конце концов, невзирая на два несчастья, постигших ее в последнюю минуту: спущенные петли на зеленых кружевных чулках и отсутствие одной из ярких стеклянных бусинок на лифе – она откинула назад свою черную как смоль гриву и решительным шагом вышла навстречу журналистам.
Репортеры, явно упиваясь своей шумной наглостью, как стая голодных волков накинулись на Дэлию; им пришлось объехать чуть не полмира, для того чтобы добраться до нее, и теперь они знали, что она по праву принадлежит им. Задавая вопросы, они пытались перекричать друг друга, и она с огромным трудом пыталась выделить какой-нибудь один голос из обрушившегося на нее звукового вала. Жужжание камер только усиливало общую сумятицу, а находившиеся на террасе зеваки стали собираться вокруг, чтобы узнать, в чем дело, и уж, конечно, только усугубили и без того балаганную атмосферу.
Дэлия ткнула пальцем в самую громогласную крикунью, и остальные сразу же замолчали, боясь пропустить хоть одно ее слово.
– Рената Шлаак, журнал «Шпигель», – представилась высокая, мужеподобная женщина с резким немецким акцентом. – Мисс Боралеви, ваше настоящее имя Дэлия Бен-Яков. Почему вы используете фамилию Боралеви?
– Полагаю, из стремления подчеркнуть определенную тенденцию. – Голос Дэлии звучал громко и отчетливо, она говорила медленно, чтобы репортеры успевали записать в своих блокнотах ее ответ. – Это фамилия моей бабушки, которая была актрисой в царской России и которая сократила ее до «Бора», поскольку оно звучало менее… менее по-еврейски, грубо говоря. Это также и фамилия моей матери, она вовсе отказалась от нее по настоянию Оскара Скольника, которому принадлежала киностудия «ИА». В начале моей карьеры я была полна решимости вернуть эту фамилию из небытия. К тому же все знают, что моя мать – Тамара Бен-Яков. Когда я начинала, мне хотелось проявить свою самостоятельность. Если бы я использовала фамилию Бен-Яков, люди сразу же сообразили бы, в чем дело, и поняли, что я – дочь Тамары, А мне в то время этого вовсе не хотелось. Я хотела, чтобы мой собственный талант говорил сам за себя… Следующий вопрос… – Дэлия оглядела лес яростно взметнувшихся рук и указала на молодую женщину с вьющимися волосами, стоявшую в заднем ряду.
– Тоска Лидель, «Тэтлер». Возвращаясь к вашей матери… насколько мне известно, она не только является министром культуры вашей страны, но также много сил отдает развитию театрального искусства Израиля. Не могли бы вы остановиться на этом поподробнее?
– Да, могу. Моя мать считает, что театры Израиля, несмотря на свою молодость, располагают неисчерпаемыми талантами, и старается помочь им стать основной силой в индустрии развлечений. В последнее время она также много сил отдает расширению нарождающейся киноиндустрии Израиля. Но она тверда в своем намерении оставаться за кулисами, а не на сцене и не перед камерой… Следующий вопрос…
– Айрис Коуэн, «Холливуд рипортер». Не собирается ли ваша мать вернуться к активной деятельности?
– Моя мать никогда не оставляла ее, мисс Коуэн. Она ни на один день не прекращала работать. Но, если вы хотите знать, собирается ли она вернуться в Голливуд и начать сниматься в кино, боюсь, она ни разу не заговаривала со мной об этом. Ее вполне устраивает ее закулисная роль… Следующий вопрос…
– Джон Картер, журнал «Тайм». Говоря о последнем фильме с вашим участием под названием «Красный атлас»… он получил самую скандальную известность и не только был осужден Ватиканом, но против него выступили также многие проповедники, принадлежащие к различным фундаменталистским церквям. Как вы полагаете, будет ли такого рода известность способствовать прокату этого фильма за рубежом?
– Не могу ответить на этот вопрос, пока нет результатов кассовых отчетов, но хотелось бы выразить предположение, что это осуждение не сможет нанести вред успеху фильма. Скорее, вызовет к нему больший интерес… Следующий… дама в желтом платье, пожалуйста…
– Тина Смит, «Вэрайети». Мисс Боралеви, как вы считаете, существует ли вероятность того, что вы и ваша мать сниметесь в одном фильме? Если представится подходящий проект.
– Не могу ответить на ваш вопрос, поскольку пока такой случай не представился. Но думаю, что ответ будет отрицательным. Как я уже говорила, моя мать больше не заинтересована в съемках… Следующий вопрос…
– Лорен Эснес, «Фэрчайлд пабликейшнз». Какова была реакция ваших родителей, и в особенности вашей матери, когда вы впервые объявили им о своем желании работать в шоу-бизнесе? Поддержали ли они вас или постарались переубедить?
– Я помню, когда впервые почувствовала, что хочу стать актрисой. Мне тогда было восемь лет, и я только что посмотрела «Римские каникулы» с Одри Хэпбёрн в главной роли. После этого я захотела стать Одри Хэпбёрн. Я делала все возможное, чтобы быть на нее похожей, даже зачесывала наверх волосы и морила себя голодом, что, конечно, было смешно. Но с тех пор желание стать актрисой не оставляло меня. Моя мать пыталась отговорить меня, как это делают многие родители, имеющие отношение к шоу-бизнесу, но, после того как я прошла военную подготовку в Израиле, мое решение стало бесповоротным. Я намеревалась отправиться в Нью-Йорк или Голливуд, и мой отец, видя, что отговорить меня не удастся, вручил мне пять тысяч долларов и билет в одну сторону до Нью-Йорка… Следующий вопрос…
