Рун потянулся к своей рубашке.
— Такие женщины, как ты, называются… — произнес он с горечью, натягивая рубашку. — Женщины, которые нарочно возбуждают, а потом…
Сорча застегнула купальник.
— Ты меня тоже возбудил, — сказала она в свою защиту.
— Ты меня втянула в то, что называется прелюдией любви, — заявил он грубо. — Но ты сама не желала любви.
— Не правда! — воскликнула она.
— Тогда объясни, почему такой поворот от ворот? Ты опять хочешь укрыться за стеной молчания? — спросил он с ядовитой усмешкой.
Она нахмурилась.
— Не понимаю.
— Не понимаешь? Я уже заметил, что иногда, когда разговор, например, заходит о твоем отчиме, ты или отвечаешь односложно, или говоришь, что не хочешь касаться этой темы. — Рун стал застегивать пуговицы рубашки. — Но если и теперь ты не пожелаешь со мной говорить, я, пожалуй, уйду.
Он встал с дивана, и в груди Сорчи все сжалось. Пусть уже не приходится мечтать о близости, к которой она стремилась, но она не может разрешить ему так просто уйти. Не может допустить, чтобы он думал, будто она его обманывала. Она должна рассказать правду.
— Я… я боялась, что, если мне придется изображать восторг… ты догадаешься.
— А зачем тебе притворяться? — резко спросил он.
— Дело в том, что… — ее лицо потемнело, — я обычно не получаю удовольствия от любви.
Рун недоверчиво усмехнулся.
— Ты заслуживаешь лучшей доли.
Я фригидная женщина, настаивала она.
— Фу… какая чушь! — возразил Рун.
— Но это так и есть.
— Ты, наверное, забыла, что я видел тебя, когда ты наслаждалась прикосновением воды и ласками солнечных лучей, забыла, как несколько минут назад ты готова была сорвать с меня рубашку, — сказал он грубо, с издевкой.
— Может быть, но…
— Ты думаешь, что я не могу отличить сексуальную женщину от фригидной? Я прекрасно знаю, что если б ты мне принадлежала, то отдавалась бы целиком, без остатка. О'кей, ты считаешь себя фригидной, — произнес он нетерпеливо, когда она нахмурилась. — Тогда объясни — почему?
— Это… это произошло из-за того, что случилось со мной, когда я еще была девочкой, — сказала Сорча и, к своему неудовольствию, почувствовала, как слезы подступают к ее глазам.
Рука Рун задержалась на полпути от одной пуговицы к другой, и он посмотрел на Сорчу.
— Ты плачешь?
— Нет, — ответила она и торопливо смахнула набежавшую слезу.
Он сел рядом с ней на диван.
— Сорча, мне обязательно нужно все знать, расскажи, — произнес он нежным голосом и погладил ее руку. — Пожалуйста.
Она склонила голову. Если и рассказать ему правду, то, во всяком случае, не всю. Но исходившее от него тепло обволакивало ей сердце и лишало воли.
— Все дело в Хорхе, — начала она и умолкла: горло ее пересохло и рот исказила боль.
— Хорхе? — недоумевал Рун. Слезы, подбиравшиеся к ее глазам, брызнули и потекли ручьями.
— У меня отвращение к сексу, потому что он ко мне приставал.
— О Боже мой! Не может быть! — запротестовал Рун. Он обнял ее. — Когда это произошло?
— Когда… когда мне было двенадцать, — сказала Сорча, конвульсивно вздрагивая.
— Он тебя изнасиловал?
Она отрицательно покачала головой.
— Прежде чем дело дошло до этого, мне удалось плеснуть стакан воды ему в лицо, убежать и запереться в ванной комнате. Но и много лет после этого я боялась, что он опять возьмется за свое.
— Ублюдок! — злобно произнес Рун.
— Когда я стала старше, то поняла, что этот случай не должен влиять на мою жизнь, и постаралась забыть о случившемся… В основном мне это удалось: я не стала мужененавистницей и, разумеется, я не девственница. Она попыталась улыбнуться. — Но я словно высечена из каменной глыбы, и, когда бы я ни сближалась с мужчиной, это всегда носило какой-то рассудочный характер, будто на мне средневековый пояс целомудрия и я никак не могу от него избавиться.
— Если б я мог исправить то, что натворил Хорхе, Бог свидетель, я бы это сделал. Мне очень, очень жаль, что так случилось, — проговорил Рун, и, взглянув на него, Сорча увидела, что его глаза стали влажными.
До этого мгновения она еще могла как-то контролировать свои эмоции, но, увидев, как искренне сочувствует Рун ее горю, она не выдержала и, положив голову на его плечо, разрыдалась. Я сама во всем виновата, хоть и не спасовала перед атаками Хорхе, думала Сорча, обливаясь слезами. Я запрятала боль и страх в самый дальний уголок памяти, где они продолжали жить, отверженные, но все еще терзающие мне сердце. И вот теперь тайная дверь распахнулась.
Рун крепко обнимал ее, гладил по голове и шептал слова утешения. Но прошло немало времени, прежде чем она, взяв бумажную салфетку, утерла слезы и высморкалась.
— Я, наверное, выгляжу ужасно, — сказала она.
Криво улыбнувшись, он посмотрел на ее лицо, перепачканное тушью для ресниц.
— Что правда, то правда.
— Ты должен был бы сказать, что я выгляжу великолепно, — пошутила она.
— И ужасно, и великолепно.
— Век галантных кавалеров канул в прошлое, — заметила Сорча.
Рун улыбнулся, но вдруг стал серьезным.
— Кто-нибудь еще знает об этом? — спросил он.
— Только ты.
Между его бровей залегла складка.
— Твоя мать ничего не знала?
— Нет. Нужно ли теперь, после смерти Хорхе, рассказывать ей об этом? Какой смысл наносить ей еще и такой удар? Я хочу только навсегда забыть весь тот ужас, и надеюсь, что когда-нибудь мне это удастся, — пробормотала она. — Пока Хорхе был жив, я приучила себя вспоминать о нем, лишь когда мы встречались, а в промежутках он для меня словно переставал существовать. Зато теперь, после его смерти, меня чуть ли не постоянно терзают воспоминания, — сказала она и умолкла.
— Все дело в том, что ты была еще ребенком, а Хорхе — уже взрослым мужчиной и как бы старшим в семье, — заметил Рун, — но если б ты рассказала все матери в то время…
— Я попыталась, но она мне не поверила. Она утверждала, что он просто ко мне привязан как к дочери.
— Но тебе надо было рассказать все…
— Это не так просто, — возразила Сорча. — Что касается моей мамы, Хорхе отвечал всем ее запросам. До второго замужества она всегда была очень нервной, беспокойной, а после того, как вышла за него замуж, все изменилось: мама стала такой уравновешенной, довольной, и я боялась нарушить гармонию их отношений. И потом… я… — Она вдруг замолчала. Стоит ли рассказывать Рун, почему она не сообщила матери о случившемся? Об основной причине? Сорча глядела на скомканную бумажную салфетку, которую продолжала держать в руке. Но что он тогда о ней подумает? Вдруг его сочувствие к ней исчезнет и появится отвращение? — Я очень боялась разрушить второй брак моей матери, — проговорила она.
