Он обернулся и взглядом нашел на подоконнике хозяйскую вазу с сухой веткой. Вернулся к моей работе, наблюдая, как из белого листа постепенно возникает ваза, корявая, шишковатая веточка, смятая салфетка рядом…
— Ты правда хорошо рисуешь, — заметил он.
Я улыбнулась.
Стоит сказать — художница, никто не воспринимает всерьез. А это профессия.
— Такие странные линии, — он проследил пальцем ветку. — Ломанные.
— Асимметричные, — поправила я. — Это красиво, несовершенство придает жизнь, а идеал — это статика, в ней нет движения, не цепляет.
Андрей неожиданно усмехнулся и встал с кровати.
— Я понял, чем тебе понравился.
Я удивленно смотрела ему в спину, когда он направился к выходу. Карандаш застыл над бумагой. И вовсе не поэтому… Я погрузилась в рисование до вечера. В десять ушел Андрей, а я впервые не думала, куда и зачем, у меня не болел живот — так увлекло любимое занятие.
Когда жизнь меняется на сто восемьдесят градусов, самое сложное — привыкнуть к изменениям. Не ждать, что все вернется в привычную колею. Адреналин первых дней прошел, и у меня наступила ломка. Хотелось домой: под привычный плед, читать книжку, рисовать и мечтать. Не волноваться о будущем. Вернуться к учебе, вновь ходить на пары, дружить с девчонками и парнями от искусства. Хотелось к тете — поплакать ей в плечо, раз больше нет рядом маминого, поболтать с двоюродными братом и сестрой, почувствовать, что мы семья и я не одинока. Мне хотелось в уютное прошлое хоть на минутку.
Так всегда бывает, когда впереди неизвестность. Пару раз я плакала: у окна или в ванной, чтобы Андрей не слышал. Мне нужна уверенность в завтрашнем дне. Я четко поняла, что Андрей имел в виду, когда сказал: я не смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь.
Да, он не смог.
И никогда не сможет.
В этом самая большая ложь на свете. Говорят, сильнее всего любовь нужна тем, кого любить трудно. Но не так это, не нужна им любовь. Я теперь точно знаю.
Я многое поняла, пока была с ним.
Смотрела, как он живет, смотрела на спартанский быт, привычки. Андрей был другим, с другими ценностями, другим опытом, которые создали из него то, кем он стал.
Его больная любовь, его сигареты — полные пепельницы окурков, которые он оставлял после ночи на кухне, погруженность в себя… Не знаю, о чем постоянно думает… Что вспоминает? Войну? Разрушенные судьбы? Врагов?
Дело ведь не в том, что он не хочет меняться — он не может. Волк, попадая в капкан, перегрызает себе лапу и уходит калекой-отшельником в лес. Люди тоже такие есть.
В этом мире он привык вот так.
Андрей не доживет до старости. Он понимал это.
И мне кажется, воспринимал это совершенно спокойно — как закономерный финал угробленной жизни. Поэтому меня гнал — нет у него будущего, и у меня рядом с ним не будет. Не будет нас. Поэтому от меня отстранился. Андрей так и не лег со мной, хотя я ничего такого не предложила — просто для удобства, чтобы он мог нормально спать… Он выбрал дистанцию.
На УЗИ в двадцать недель я не попала.
Андрей пообещал, что сводит позже: перед тем, как заказывать документы. Пока особо не стоит светиться. Чувствовала я себя сносно: привыкла к нему и ситуации, продолжала пить лекарства, рисовала, все шло своим чередом и меня перестали беспокоить недомогания.
Зато произошло кое-что другое.
Андрей прятал меня, как зверь прячет семью: за семью замками, зато в безопасности. Я редко выходила из дома.
— Не сводишь меня погулять? — спросила я, отложив в сторону изрисованный альбом. — Я хочу на улицу…
Уже третий.
Я постоянно рисовала, готовила, читала, готовилась к родам: училась распознавать схватки и ухаживать за младенцем. Шла двадцать первая неделя, и было невыносимо, хоть на стену лезь.
На улице лето скоро закончится.
— Хочешь погулять? — переспросил он. — А пойдем. Погода хорошая.
— Не могу поверить! — я рассмеялась, и встала с кровати.
По вечерам уже прохладно. Взяла вязаный кардиган, сумку и быстро надела балетки. От предвкушения хотелось летать. Андрей наблюдал, как я порхаю в своем черном платье для беременных, не скрывая радости.
Он отвез меня в парк.
Наслаждаясь вечерним солнцем и свежим воздухом, я побрела по дорожке рядом с Андреем. Боже, как хорошо… Разве много нужно для счастья. Андрей выгуливал меня, подстроившись к шагу. Так хорошо просто идти и дышать полной грудью.
— Хочешь мороженое?
Мы шли как раз мимо белого киоска.
— Да, — подумав, сказала я. — Клубничное.
— Подожди, я сам куплю.
Я села на нагретую скамейку.
Смотрела, как он покупает для меня рожок с розовыми шариками.
Весь в черном, взгляд рыскающий, словно ищет опасность. Я к нему привыкла, но на фоне обычных людей вновь стало заметно, как он отличается.
— Держи, — он скованно улыбнулся, подавая рожок, обернутый салфеткой.
Сел рядом и закурил, выдувая дым вниз, чтобы на меня не летело.
Мороженое оказалось вкусным. В меру сладкое, с ярким вкусом клубники.
Мне тут же захотелось и ее.
Казалось, Андрей не очень доволен, что я его вытащила. Только пришел домой, а мне погулять захотелось... Но он поглядывал на меня, слегка улыбаясь одной стороной рта. Я взглянула на парализованный уголок губ. Почему-то у него, несмотря на травму все равно приятное лицо. Доброжелательное, когда на кого-то смотрит. Особенно если не один, дома он был свободнее. Представляю, чего ему стоит держать это выражение…
На нем была легкая ветровка, под которой он прятал пистолет.
— Андрей, можно спросить... — я торопливо добавила. — Не отвечай, если не хочешь.
— О чем?
Я убедилась, что рядом нет людей.
— Я читала, тебя осудили… Как ты вышел?
Вслух я не сказала, но мы оба знали, что осудили пожизненно. Думала, он замкнется, но у него даже улыбка не увяла.
— Ну… — тихо сказал Андрей, опустив глаза. — Это было не просто. Мне помогли. Старый знакомый.
Он хочет сказать: организовали побег?
— Просто помог?
— Я кое-что знал, что было ему нужно. А в уплату долга работаю на него.
Он отвечал охотно, но тему я не стала развивать. Клубничное мороженое таяло во рту, а у меня внезапно ком встал в горле. Андрей не скрывал, хотя такие подробности — стоило бы. Это значило, что он уверен — дальше меня информация не уйдет. Я никому не расскажу. Сначала буду с ним, потом с тем холодным мужчиной заграницей. Меня надежно отрезали от общества.
— Не грусти, — попросил он.
Карие глаза были теплыми и мягкими. Добрыми. Я так и не разобралась — он играет или это тоже его настоящий взгляд?
Я улыбнулась через силу. Заставила себя отвлечься, чтобы не портить вечер. Мы прошлись еще немного, скоро стемнело и чтобы я не споткнулась, Андрей взял меня за руку. Когда возвращались к парковке, он насторожился. Внешне скрыл, но старался держать руку поближе к оружию, и быстро посадил меня в машину.
На обратном пути Андрей косился в зеркало заднего вида.
— Что-то не так? — я обернулась, рассматривая дорогу позади.
Ничего подозрительного. Как и в парке.
— Мне что-то не нравится, — пробормотал он. — Не пугайся, просто интуиция. У меня бывает. С войны в подарок привез.
Несмотря на легкий тон, вид у него был встревоженный. Я со вздохом наморщила лоб.
— Снова переезжаем?
— Ага. Никто не должен знать, где ты спишь. Знаешь такое правило? Во сне ты уязвим.
— Теперь знаю.
Сначала я напряглась, но быстро расслабилась. Вряд ли нас могли выследить: не с его паранойей, а то, что у Андрея именно она — не сомневаюсь. С войны привез, как и сказал.
Дома быстро собрала вещи, подождала, пока Андрей отнесет их в машину, и без сожалений захлопнула дверь в темную квартиру. Не расстраивалась и не пугалась нового переезда. Привыкла. Страшно представить, сколько он на это денег тратит, держа одновременно в запасе несколько квартир и машин.
Зато новая квартира оказалась двухкомнатной. Ему будет, где спать.
