Он положил руку мне на талию, сначала просто сбоку, потом обхватил полностью, второй продолжил медленно гладить руку, плечо, шею. Мягко обхватил, как будто если я не скажу, он меня придушит, шепнул на ухо:
- Говори. "Миша, убери руки". Если не скажешь, я не уберу.
Я молчала, вот уж чего я точно не собиралась говорить. Мне всё нравилось, мне было страшно до дрожи, но так нравилось, что я готова была это продолжать, даже если это закончится сердечным приступом, мне было всё равно.
- Говори, Алиса, - его губы касались моего уха, и от этого дрожь пробегала по всему телу, от шеи к плечу и ниже. Ощущение, что я сейчас упаду, стало настолько реальным, что я взяла чашку покрепче одной рукой, второй вцепившись в перила, с такой силой, что пальцы задрожали. Миша тихо рассмеялся, его дыхание прокатилось по шее и волосам, вызывая новую лавину мурашек, он сказал: - Говори. Скажи: "Миша, ты мне нравишься. Поцелуй меня, сволочь, прямо сейчас". Говори, или я отпущу.
А вот это было действенной угрозой. И тем сложнее был выбор - если я сейчас всё испорчу своим неумением целоваться, это будет катастрофа. Если я сейчас просто буду стоять столбом, он подумает, что он мне не нравится, или что мне не понравилось то, что он делал, и больше не будет этого делать. Начнёт держаться подальше. Или вообще подумает, что я странная - писала одно, а делаю другое, неадекватная какая-то, точно надо подальше держаться…
Он начал отпускать руки.
Я дико перепугалась, схватила его за запястье и сказала:
- Миша…
- О, ну наконец-то! - он опять обнял меня, зарываясь лицом в волосы возле уха, шепнул довольным тоном: - Продолжай. Какую фразу ты выбрала? Или свою придумала? Или ты доверишь выбор мне? Я могу. Я выбираю последнюю, две последних. Давай, не тяни, сколько можно издеваться.
А я хотела тянуть. Он обнимал меня, так крепко, теперь не дразня, а просто прижимая к себе, и мне не хотелось, чтобы это заканчивалось. И ещё сильнее не хотелось, чтобы это закончилось поцелуем. В моей памяти это было что-то размытое и непонятное, но я боялась даже этого.
Миша немного ослабил захват и опять стал сбоку, попытался забрать у меня чашку с давно остывшим чаем, но я так сильно и так давно стиснула пальцы намертво, что они не разжимались, он шутливо подёргал чашку, тихо рассмеялся и сказал:
- Ну держи, как хочешь, - опять обнял меня и наклонился ближе, от чего я резко наклонилась ещё ниже, не давая себя поцеловать, и скороговоркой прошептала:
- Миш, прости…
Он замер. Руки, которые миг назад мягко обнимали меня всю, вдруг стали каменными и напряжёнными - ну ещё бы, "прости" - это не то, что ожидаешь услышать в такой ситуации. Сейчас он начнёт думать, что я замужем, или неизлечимо больна, или лесбиянка. Я хотела это всё опровергнуть, но понятия не имела, как. Он пришёл в себя первым, и тихо, очень спокойно сказал:
- Я сделал что-то не то?
- Нет, - я поспешно замотала головой, не поднимая глаз, он спросил тем же тоном:
- Тебе что-то не понравилось?
- Всё понравилось.
- Тогда в чём проблема?
Он начал убирать руки, это был так мучительно обидно и несправедливо, что я почти заплакала, и он остановился, как будто что-то понял. Мягко погладил моё плечо, сжал сильнее, спросил полуутвердительно:
- Ты написала: "Я люблю тебя".
Я молча кивнула.
- И ты знала, что я увижу.
Ещё кивок.
- И ты хотела, чтобы я увидел.
- Да.
- Повторяю вопрос - в чём проблема? - я молчала, он шутливо предположил: - Ты не целуешься на первом свидании?
Я выдохнула так, как будто была шариком, из которого воздух выпустили, решила признаться - всё равно он почти угадал. Вдохнула поглубже, пытаясь справиться со своим перехваченным горлом, и сказала:
- Я вообще… совершенно… абсолютно не умею целоваться. Прости, - я наклонила голову ещё ниже, хотя казалось, что ниже уже некуда, и почувствовала, как он прижимает меня к себе, тихо смеясь, вроде бы даже с облегчением. Шепнул на ухо:
- Возможно, я открою тебе секрет, но ты не обязана. Ни уметь, ни целоваться. Не хочешь - не надо.
- Правда? - я отодвинулась, поднимая голову и заглядывая ему в глаза, он медленно кивнул:
- Правда.
Я выдохнула с таким облегчением, как будто с меня обвинения сняли, и почувствовала, что чашка, которую я всё это время сжимала с дикой силой, выскальзывает из пальцев.
Миша заметил, и успел среагировать раньше меня, чай вылился куда-то вниз на клумбу, но чашка осталась в его руке, он забрал её, я отпустила, он взял свою чашку тоже и сказал:
- Пойдём, руки вымоем.
Я посмотрела на свою ладонь, с кончиков пальцев капал чай, пришлось признать, что всё закончилось, и в целом, обошлось без потерь. Могло быть хуже. Миша поставил чашки на стол, включил воду, вымыл руки, стал вытирать, кивнул мне на кран. Я тоже подошла и стала мыть, горячая вода была жутко приятной, я только сейчас поняла, как дико холодно было на балконе…
Миша обнял меня сзади за талию, очень осторожно, как будто в любой момент ждал, что я начну вырываться. Я застыла, он шепнул мне на ухо иронично-невесёлым тоном:
- Обниматься ты не боишься?
- Нет… - я замерла на середине вдоха, боясь верить, было ощущение, что мне вручили второй подарок сразу после первого, хотя я и первого-то не заслуживала.
- Миш?
- Что?
- А так можно?
- Как? - он начал смеяться, я чувствовала его смех всем телом, это немного бесило ощущением, что то, что для меня катастрофа, для него - шуточки. И этим же давало надежду.
- Ну… только обниматься?
- Можно, - великодушно кивнул он.
Меня окатило таким диким счастьем, что хватило смелости развернуться и обнять его самой, я прижималась лицом к его груди, истекая счастьем как гейзер, а он смеялся и гладил мою спину, шёпотом выдыхая:
- Жесть, Алиса… Что творится у тебя в голове? Ты здорова?
- Не знаю, - голос звучал глухо, потому что я говорила в его грудь, я не собиралась оттуда выбираться ещё долго, в идеале - никогда. Потом всё-таки чуть отодвинулась, чтобы посмотреть на него, и спросила: - Это же не нормально? Обниматься и не целоваться?
- Совершенно ненормально, - весело кивнул он, - но тебе можно.
- Правда?
- Правда. Хочешь, распоряжение напишу? "Алисе Бойцовой-Стажёр высочайшим повелением не возбраняется обнимательская деятельность в отношении Михаила Измайлова, ныне, и присно, и вовеки веков. Подпись, печать".
Я опять уткнулась лицом в его грудь и смеялась, он обнимал меня, веселился и дурачился, и совершенно не требовал целоваться, какое счастье.
У меня голова шла кругом, и от Миши, и от вечеринки, и того, что солнце давно встало и заливало квартиру оранжевым, а я уже реально не держалась на ногах. И сказала:
- Миша, пойдём спать.
- Нифига себе у тебя переходы, - он рассмеялся, я шутливо ударила его по плечу:
- Спать, Миша, и видеть сны. Иначе я сейчас стоя вырублюсь.
- Ложись. А я поеду.
- Оставайся. Ты тоже сонный. Как ты говорил? "Не хватало где-нибудь влететь", вот.
Он рассмеялся, я опять его ударила, смущённо пробормотала ему в грудь:
- Води осторожно. Ты представляешь, что со мной будет..? - и не договорила, обняла его сильнее, он тоже обнял сильнее, как будто мы стремились стать одним целым, прямо сейчас.
- Пойдём, - я опять смутилась и не могла на него посмотреть, как будто сказала что-то ужасное, повела его за руку в маленькую гостиную, где помещался только диван, в разложенном виде занимающий всю комнату. Вспомнила, что я в платье, сказала Мише: - Будь здесь, - пошла в спальню за пижамой, переоделась в ванной, думая об увиденной в спальне картине - там Ира с Димой спали на разных кроватях, вытянув ноги через проход, чтобы касаться друг друга хотя бы пяткой или кончиками пальцев. Я тоже так хотела.
Переодевшись, я умылась и осмотрела себя в зеркале - мятые волосы, безумные затуманенные глаза, распухшие, как от слёз, губы, и пижама с зайчиками - загляденье. Ну и пусть.
