Ознакомительная версия.
Дзинь-дзинь! – звонили мы в дверь, а Крыс радушно нас принимал:
– Проходите, гости дорогие. Располагайтесь.
– А что наливают? – балагурил Тимка.
– Аперитив – клюковка, – щебетала Барышня.
– Заигрываешь? – улыбался он.
– И все идет по плану! – завывал хор.
– Выпьешь? – спросил Крыс.
– Боюсь перебрать прямо с самого начала, – пожаловалась я, но от рюмки не отказалась. Компания подобралась – мама не горюй. Просто шампунь и кондиционер в одном флаконе. Крысовы друзья с Китай-города (включая меня) тесно переплелись с его же школьно-институтскими (из МАДИ) друзьями. Мы были одного возраста, одного уровня развития, но смотрели друг на друга, как инопланетяне.
– Привет, я Паша. А ты?
– Я Линн.
– Кто?
– Линн. С двумя «эн». Как у Брэдбери.
– А... – тянул студент и шарахался от нашей Линн, невысокой девчушки в подранных джинсах и с фенечками по всему периметру.
– Э... Вас как? Э-э-э...
– Элис.
– Алиса?
– Ни в коем разе. Элис!
– А... – Так, буквально через пару часов употребив весь имевшийся аперитив, мы разделились на две неравномерные кучки. Наши, переходные, локализировались на шестиметровой кухне, а золотая молодежь, сильно поредев, осела на табуретках вокруг оскудевшего праздничного стола. Мы же расселись на полу, достали все имеющиеся запасы водки, пива и анаши и принялись поочередно употреблять все это, чередуя один допинг другим.
– Как тебе эта шмаль?
– Чудно. Просто какой-то особый вкус.
– Какая палитра! – стебались мы, наблюдая, как последние остатки приличных деток исчезают за дверью, рассыпаясь в объяснениях и извинениях.
– Не обессудьте, водочки употребить. Обидите!
– Ну что вы, что вы. Как можно-с. Только разве с вами на брудершафт.
– И пивком залакируйте!
– Всенепременно!
Наконец за последним не нашим закрылась дверь, и праздник потек своим чередом.
– Ты понимаешь, что у Янки Дягилевой[3] не было ни одного шанса? – вопрошала я, требуя ответа не то у Перевала, не то у Господа Бога. Мы уже приняли слишком много, чтобы помнить повод. Всех нас объединяла музыка, подвалы, переходы и неприятие общества. А Янка Дягилева, невесть как утопшая звезда андеграунда, была для нас и кумиром, и эталоном. Егор Летов и Янка Дягилева forever[4].
– Что ты имеешь в виду? – пьяно кивал Тимка и тянул руки за сигаретами.
– А то! С ее душой, она и не могла бы выжить.
– Без варианта, – согласился он.
– Она и такие, как она, умирают молодыми.
– Таких больше нет.
– Я не об этом. Она была честной. Честной до жути. И раздала себя по частям. И поэтому она и ушла.
– А мне кажется, ей помогли. Как-то странно она утонула.
– Она была ангел! Я хотела бы прожить жизнь так, как она! И уйти так же! Молодой! Просто сгореть! – чуть не кричала я.
– Тише, Элис. Что с тобой? – подошел Крыс.
– Дайте гитару.
– Дайте ей гитару.
Мне дали мою «болгарку». Дальнейшее я помню с трудом, так как много пела, пила и курила. Из пьяной депрессии меня быстро вывели, мы хором спели:
Ах, куда подевался Кондратий?
Минуту назад ведь он был с нами.
В черном кафтане, в розовых джинсах,
С белым кайфом в кармане.
После чего все весело упились до бесчувствия. Утро встретило нас небывалой картиной. Мы с Тимкой и Крысом, а также с кем-то еще, от кого я видела только ноги и куски торса, лежали вповалку в дальней, маленькой комнате.
– Пить... – прошептал Тимка. Его ладонь поразительно вольготно лежала на моей груди
– Не пойду, – категорически отказалась я.
– А-а-а... – ответил он, но стонать я и сама могла не хуже.
– Пить... – присоединился к нам Крыс.
– Кто-то должен стать героем, – сказала я через четверть часа.
– И это буду не я, – отрезал Тимка.
Героический Ярик, вынырнувший из недр дивана (до этого от него были видны только руки и немного спины), произнес:
– Заткнитесь, нелюди. Сейчас я встану и принесу чайник.
– Круто, – хором восхитились мы. Через долгие, томительные десять минут, когда мы уже совсем было решили, что Ярик погиб где-то в пути, сраженный похмельем, он вошел и остановился на пороге.
– Не ходите туда! – сделав страшные глаза, произнес он. – Особенно ты, Крыс.
– Почему? – не поняли мы.
– Ну, это все-таки твоя квартира. Была.
После этой эпитафии мы резвенько вскочили и понеслись в комнату. И онемели. В квартире наступила зима. Выпал снег.
– Элис, – простонал Тимка, – откуда тут снег? У нас зима?
– Нет, – выдавила я и оглянулась на Крыса.
– Не холодно, – прошептал он и прикоснулся к снегу. Я очарованно смотрела на побелевшие и как-то похорошевшие от этого шкафы и ковер. Снег был даже на столе. Он осыпал горы бутылок, припорошил засохшие бутерброды.
– Это мука, – выдавил из себя Крыс, побледнев. – Везде.
– А на кухне, на полу – тесто. Кто-то взбил его на полу! – крикнул веселый Ярик и припал к чайнику. На родительской кровати вповалку спали припорошенные мукой остальные участники бездника, числом рук и ног около десяти. Все они оказались заметены равномерно, так что нельзя было выяснить, кто именно устроил такое бесчинство.
– Уже два часа дня, – вдруг остекленел Крыс, увидев часы на стене.
Я сорвалась с места и побежала за веником.
– Сметай муку в пакет.
– А как с диваном быть? На народе муки полно.
– Подметай по ним! – бесился Крыс, рисуя себе картины возвращения предков в это снежное безмолвие.
– Пошли вон! – вытолкал он из туалета пару не пойми кого.
– Кто это был? – спросила я.
– Не знаю. Наверно, позже прибились.
– Проверь ценности, – посоветовал Тимка.
– Да брось. Они никакие.
– Унитаз сломали! – вдруг прослезился Крыс. – Этого мы не уберем точно.
– Что тут произошло? – в туалет пролезла мятая морда Перевала.
– Перевал, это что? – грозно вопрошал Крыс.
– Это? – оглянулся тот вокруг.
– Да!
– А... Котенок Серому не давала, дразнилась. Он ее мукой закидал, – проявил недюжинную осведомленность Перевал.
– И че, дала? – спросил заинтересовавшийся Тимка.
– Хрен разберет. Может, и дала.
– Выметайтесь все, – бился в истерике Крыс, – только пусть Барышня останется и Линн. Убирать помогут.
– Не вопрос, – согласились мы. А чего напрашиваться на неприятности. Мы с Тимкой поехали к нему домой. Он не мог забыть ощущения руки на моей груди. Видимо, решил повторить.
– Тебе есть где ночевать?
– Нет, – решила я дать ему новый шанс.
– Тогда я могу тебя вписать у себя на пару дней, если хочешь.
– Давай.
И мы поехали. Пара дней у красивого парня в хорошей квартире недалеко от Китай-города. Пара дней на крыше. Пара дней на портике галер около Красной площади[5]. Такая жизнь по мне. Надо сказать, что это лето оказалось для меня вполне прекрасным. Я почти не вспоминала театр – единственное, чего мне было жаль. Свобода имела привкус грязи и похмелья, но в остальном мне все нравилось. Я пела, бегала от милиции, расширяла свои познания в области психотропных средств. Иногда затевала романы, редко длившиеся больше недели, и все было неплохо, пока не начало холодать по ночам. Однажды в сентябре, когда на крыше стало жуть как холодно, я напилась водки только ради сугреву.
Ознакомительная версия.
