— Вот… вот что тебе нужно! — Без всякого предупреждения он поцеловал ее с такой дикой, властной силой, что весь окружающий мир как будто растворился и она погрузилась в горячую сладкую тьму.
Жаждущий прикоснуться к ее нежному небу язык Винченцо проник между ее губ. Маршу била неистовая, лихорадочная дрожь, а он притянул ее еще ближе к себе, одновременно раздвигая ей бедра, так что она очутилась на коленях, верхом на нем. От неожиданности она замерла, но Винченцо, положив свои сильные руки ей на бока, со стоном наслаждения удержал ее на месте, в то время как его рот со все возрастающей жадной страстью впивался в ее губы.
Одним этим поцелуем он зажег в ней огонь, пылавший жарче адского пламени. Она растворилась в нем без следа. Затвердевшие соски терлись о его широкую грудь, жесткие завитки его волос кололи их нежную плоть, причиняя ей сладостную боль. Каждой частью своего тела она ощущала исходящий от него жар, а когда он двинулся, Марша поняла, что он готов ее взять. Ощутив бедром горячую твердость его члена, она громко застонала. Мир взорвался, закружившись ослепительными искрами, и рассыпался в прах. Теперь на свете оставались только они двое.
— Сейчас для нас существует только это, — хрипло пробормотал Винченцо, запуская пальцы в ее волосы и запрокидывая ей голову, чтобы видеть лицо. — И не говори мне, что тебе этого мало. Боже мой… целых три недели я не прикасался к тебе! Мучил тебя, мучился сам. Ты этому рада?
— Нет… — прошептала она, утопая в омутах его глаз.
Приподнявшись, он как-то особенно нежно начал покусывать ее покрасневшую и набухшую нижнюю губу. Ее опять бросило в дрожь, а он со сдавленным стоном, с напряженными как канаты мышцами, поднял ее над собой, отыскивая между ее бедер жаркое и влажное устье ее плоти. У Марши вырвался громкий крик, по всему телу прошел спазм экстаза. Это была сладкая мука, приятнейшая на свете пытка.
— Не могу больше терпеть. — С намеренной, расчетливой медлительностью входя в нее, он придвинул к себе тело Марши. Стыдясь своего ненасытного желания и не желая, чтобы Винченцо догадался о нем, она прикрыла глаза.
— Смотри на меня, — внезапно приказал он.
— Не останавливайся! — выдавила она сквозь стиснутые зубы.
— Открой глаза, — раздраженно повторил он. Она подняла веки и недоуменно посмотрела на него.
— Я хочу видеть твои глаза… Хочу быть уверенным в том, что ты знаешь, кто сейчас внутри тебя, — прохрипел он ядовито, с напряженным лицом.
Но Марша уже была не в состоянии что-либо понимать. Вся дрожа, она только и смогла что пролепетать:
— Винченцо…
— Да… Винченцо… и больше никто… и никогда, — процедил он сквозь зубы; от усилий его оливковая кожа увлажнилась. Затем внезапным движением он оторвал ее от себя, опрокинул спиной на смятое покрывало, мгновенно навалился сверху и, прижав ее руки к матрасу, с силой вошел в мягко раздавшуюся перед ним плоть. Даже позднее она вспоминала этот момент как самое сильное сексуальное ощущение из всех, которые когда-нибудь испытывала, — даже с Винченцо.
Он налетел на нее как ураган, и она почувствовала себя смятой, побежденной, опаленной этим чувством. Марша никак не предполагала, что он может настолько потерять голову. Каждая клеточка ее тела как бы в едином порыве мгновенно откликнулась на его натиск. Она отдалась на волю этого чувства, не ощущая ничего, кроме бешеного биения своего сердца и растущего внутри лихорадочного напряжения. С каждым его движением оно все усиливалось, пока наконец окружающий мир не окрасился для нее во все цвета радуги и она в наивысшей точке захлестнувшего все тело блаженства не выгнулась дугой и не простонала сквозь зубы:
— Я люблю тебя… я так люблю тебя!.. Первое, на что обратила внимание Марша, когда снова стала в состоянии различать и понимать окружающий мир, была наступившая звенящая тишина. Винченцо выпустил ее из объятий и, скользнув в сторону, перевалился на бок, давая возможность прохладному воздуху охладить разгоряченное тело.
— Никогда больше не говори мне подобной чепухи, — пробормотал он с нескрываемой угрозой.
Неуверенной рукой она потянулась за покрывалом, но оно оказалось слишком смятым, чтобы обеспечить ей надежное прикрытие. Сразу после такой вспышки страсти его тон произвел на нее такое же впечатление, словно ее ударили ножом. Марше захотелось тут же умереть. От полученного удовольствия не осталось и следа. Более того, у нее появилось ощущение, что ценой пережитого ею наслаждения стало предательство самой себя.
— Что ты имеешь в виду? — прошептала она.
— На мой взгляд, самая омерзительная вещь на свете — это слышать, как ты говоришь, что любишь меня, — холодно пояснил Винченцо.
Убитая внезапной переменой его настроения, Марша отвернулась. Только сейчас она вспомнила слова, которые вырвались у нее в момент кульминации страсти, когда ее тело и ум целиком находились в его власти.
— Но может быть, ты сказала это просто по привычке? — презрительно предположил Винченцо.
— По привычке? — спросила она дрожащим от горя голосом, поразившись его дребезжанием.
— Может быть, это нравилось Форбсу… но не мне… Я не питаю насчет тебя никаких иллюзий, а когда ничего не ждешь, то не из-за чего и разочаровываться, — заявил он, жестко рассмеявшись. — А сейчас, когда ему наконец пришлось смириться с тем фактом, что его «любовь» ушла к тому, кто больше ей платит, он, должно быть, очень расстроен.
Теперь Марша поняла все. Внутри у нее все как будто перевернулось, кулаки сжались с такой силой, что на нежной коже ладоней остались полукруглые следы ногтей. А потом, совершенно неожиданно невыносимую боль сменила дикая, звериная ярость…
Марша вскочила, словно подброшенная пружиной. Тонкие черты ее лица заострились, бирюзовые глаза засветились злым зеленым светом, как у рыси.
— С меня хватит… Не желаю больше слушать твои издевательства! — гневно крикнула она. — Может быть, ты еще скажешь, что я обслуживала в борделе иностранных моряков? Или занималась стриптизом? Что еще ты в состоянии изобрести, помешанный идиот? Да как ты смеешь пачкать имя человека, о котором ничего не знаешь? Что тебе сделал Саймон Форбс?
Лицо Винченцо застыло в изумлении, он внимательно разглядывал ее. Потом на его чувственных губах промелькнула улыбка.
— Насчет тебя я могу допустить практически все. А вот он…
— Что он? — резко перебила его Марша. — Как ты думаешь, почему Саймон тебя так возненавидел? Да потому что он ухаживал за мной с пятнадцати лет — и все равно не имел того, что ты заполучил в месяц! Думаешь, легко ему было, когда он видел, как я влюблена в тебя, легко было отдать меня тебе?
