— Вам тут нравится?
— Представьте, да. В основном — да. Англия маленькая, но я потихоньку начинаю привыкать.
— В географическом смысле, вы имеете в виду?
— Да, и в этом смысле тоже. Наверное, я подвержен ностальгии — это, так сказать, наследственное. Однако мне нравится жить в деревне. И я люблю этот дом. Мне нравятся англичане… такие, как Мин, к примеру. Они эксцентричны, и при этом даже не подозревают об этом.
— Это Мин-то эксцентрична? Вот уж никогда бы не сказала!
— Да, так мне кажется. Она такая искренняя, такая чистосердечная… не стесняется быть самой собой. Посмотрите, вон она как раз беседует с мужем Беатрис. Бедняга даже не понимает, о чем она говорит. Взгляните, как он разрывается между скукой и неприятным сознанием собственной неполноценности. Зато Мин нисколько не интересуется тем впечатлением, которое она производит, — ей куда важнее высказать то, что она думает. Очень необычно, вы не находите? Я бы назвал это эксцентричностью. Ну и конечно, она весьма привлекательная женщина… хотя сегодня от нее несет какой-то дрянью вроде средства от насекомых.
— Стало быть, насколько я могу судить, вам не нравятся женщины вроде этой Беатрис? И тем не менее… — Я помялась, гадая, как бы поделикатнее высказать свою мысль.
— И тем не менее я бы не прочь ее соблазнить — вы это хотели сказать? Да, конечно. А почему бы и нет? Даже ее муж согласился бы, чтобы я спал с его женой, если это откроет ему доступ в мою ложу на скачках. Да и Беатрис совсем не прочь стать моей любовницей.
Его слова меня поразили. Самодовольство, почти надменность, с которой это было сказано, неприятно резали слух.
— Очень вкусно, — пробормотала я, желая перевести разговор в русло, по моим представлениям, более подходящее для званого обеда. Чарльз откинулся на спинку стула.
— Мне хотелось бы получше узнать вас. Мин, когда звонила в пятницу, сказала, что вы старые подруги, только она не видела вас с тех пор, как вы окончили Оксфорд. Честно говоря, меня это немножко напугало — я вообразил себе этакий «синий чулок». Ну, вы понимаете — жилистую, похожую на лошадь особу в старомодных туфлях, словом, типичный «ученый сухарь».
В нескольких словах я рассказала ему о себе, постаравшись сделать это как можно короче. Так же, как перед этим Мин, я особо не вдавалась в подробности. Чарльз слушал молча, не отрывая глаз от моего лица и не перебивая. Когда я закончила, он нахмурился. Лицо его стало задумчивым.
— Звучит как-то очень гладко — так, словно ваша жизнь была продумана заранее, — наконец проговорил он.
— Не поняла — вам это не нравится?
— Нет, нет, что вы! Ни в коем случае. Просто я несколько удивлен, знаете ли… такая жизнь достойна восхищения… правильная, строго подчиненная однажды выбранной цели, успешная и вместе с тем полная удовольствий и красоты, которая доставляет вам радость. Ни одного неправильного шага! Или, может быть, вы просто не хотите говорить о своих ошибках? Впрочем, с чего бы вам это делать?
— Мне нечего скрывать, — рассмеявшись, бросила я. Но у меня по-прежнему было неприятное чувство, словно я защищаюсь. — Конечно, я тоже порой делаю ошибки. Но, по-моему, все это не настолько интересно, чтобы это обсуждать.
— Расскажите мне о своей семье. Может быть, я излишне любопытен? Тогда прошу извинить.
Естественно, я невольно почувствовала себя польщенной таким неприкрытым интересом к моей особе. Я рассказала ему о своих родителях, попытавшись сделать это в шутливой форме, чтобы не быть заподозренной в каком-то фрейдистском комплексе. Я даже зашла настолько далеко, что поведала ему о второй (и последней) встрече с отцом — как раз незадолго до его смерти. Вся встреча продолжалась не более получаса. Он умер от рака два месяца спустя после этого события, оставив мне все, что у него было… не слишком много, поскольку все эти годы он сам жил на эти деньги, но вполне достаточно, чтобы я смогла приобрести дом и не особенно нуждаться.
— Я много раз думала, как же мне повезло. Большинство моих знакомых всю свою сознательную жизнь отчаянно старались доказать себе, что и они чего-то стоят, добиться большего, чем их родители. Конечно, по сравнению с ними я многого недополучила. У меня не было отца, который бы меня любил, но, с другой стороны, у меня не было и комплекса неполноценности, которым страдают многие из них.
— Наверное, вы правы, — кивнул Чарльз. — Мой собственный отец был весьма суровым человеком, большим эгоистом и к тому же довольно жестоким по натуре. Я долгое время ненавидел его, пока не понял, что в первую очередь сам страдаю от этого. Но, с другой стороны, это было неплохо, потому что ненависть к отцу подстегивала меня, придавая мне силы. Я хотел быть другим… не таким, как он. Я стремился к независимости.
— Понимаю… то же самое происходило со мной… Моя мать действовала на меня как катализатор. Я стремилась ни в чем не походить на нее.
— А что насчет мужчин? Они занимают какое-нибудь место в вашей жизни?
Я снова насторожилась.
— Были… несколько, — холодно бросила я.
— Не сомневаюсь, что были. Причем наверняка их было столько, что вы могли выбирать. Но мужчины, насколько я понимаю, для вас не главное. А случалось, чтобы вы вообще когда-нибудь подолгу жили с одним мужчиной?
Мне очень не понравился его тон — у меня появилось неприятное чувство, будто меня допрашивают. Но больше всего меня бесила покорность, с которой я отвечала на его вопросы. Конечно, разумнее всего было бы посоветовать ему не совать нос в чужие дела. Но я продолжала покорно отвечать, словно этот человек имел право знать обо мне все.
— Да… пару раз.
— Но вас это не устраивало?
— Нет.
— Похоже, вы чего-то боитесь? Но чего? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.
— Вы пренебрегаете мною, Чарльз, — капризно протянула сидевшая слева от него немолодая дама. Видимо, услышав его последние слова, она теперь сгорала от любопытства, желая узнать, о чем речь. — Думаю, не ошибусь, если предположу, что эта юная леди, — она бросила на меня такой взгляд, что я мигом покрылась «гусиной кожей», — совершенно вас очаровала.
— И вы абсолютно правы, — кивнул Чарльз, ничуть не смутившись.
Однако он послушно повернулся к ней и даже задал какой-то вопрос о ее муже. Судя по обрывкам фраз, муж в настоящее время находился в Америке, где занимался чем-то невероятно скучным. Разговор затянулся.
До конца обеда беседа оставалась общей. Так продолжалось, даже когда мы перешли в студию. Мы с Мин и Чармиан остановились возле камина.
Я вдруг почувствовала, что меня тронули за руку.
— Пойдемте, — прошептал Чарльз. — Я ведь обещал, что покажу вам нечто прекрасное. — Он взял меня под руку, и мы вышли в холл.
