Шарлотта осторожно дотронулась кончиками пальцев до его влажной разгоряченной кожи и посмотрела на него — щеки у него горели, зрачки были расширены. От его взгляда сердце ее чуть не вырвалось из груди, а тело содрогнулось.
Пальцы ее сами по себе стали медленно расстегивать еще не расстегнутые пуговицы его рубашки; она целовала его страстно, едва удерживаясь, чтобы не укусить, но, когда руки ее освободились и она стала ласкать его, поцелуи ее стали нежнее и продолжительнее.
Она целовала его плечи, стягивая с них рубашку, но та все никак не снималась, и она склонилась к манжетам, чтобы расстегнуть их, и на мгновение прильнула губами к его ладоням.
И вдруг волна новых ощущений охватила ее, и она настолько отдалась им, что не сразу заметила, как он отчаянно пытается скинуть с себя рубашку, и, только услышав треск разрываемой ткани, пришла в себя.
— Ты можешь мучить меня и издеваться надо мной, сколько твоей душе угодно, — сказал он глубоким гортанным голосом, — но я должен предупредить тебя, что отвечу тем же.
Мучить?.. Издеваться?.. Шарлотта была сбита с толку. Неужели он не понимает, что ею безраздельно владеет потребность дотрагиваться до него? Неужели он считает, что она просто хочет?..
Она замерла — руки его скользили по ней, увлекая за собой блузку, расстегивая юбку, прикасаясь к ее коже, лаская ее. И вдруг, задрожав, она едва не упала на него.
Он поднял ее, дрожащую, на руки и понес к канапе, а она послушно прижималась к нему, гладила его и не сводила с него глаз; он уложил ее на канапе и осторожно снял с нее остатки одежды.
В комнате было достаточно светло, и он не сводил с нее глаз, но она не чувствовала стыда.
Напротив, ей даже нравилось, что он на нее смотрит. Она хотела видеть, как темнеют от страсти его глаза, как загорается его кожа. Ей хотелось видеть, как подергиваются его мышцы, как ходит кадык; ей хотелось услышать хриплый голос и слова, которые мужчина говорит женщине, когда целует и гладит ее слегка шершавыми, но вызывающими несказанно сладкие ощущения руками.
Он положил ей руки на грудь, и она накрыла их своими.
Он целовал ее губы, шею и вдруг отнял от нее руки, и она вскрикнула, протестуя, но, открыв глаза, увидела, что он торопливо раздевается.
Забыв обо всем на свете, она восхищалась его мужским совершенством. Тело у него было крепким и мускулистым, кожа — гладкой и чистой, она так и манила притронуться к ней, суля тепло и негу. Темные жесткие волосы, покрывавшие его грудь, глубоко волновали Шарлотту, обещая необычные ощущения, когда прикоснутся к ее чувствительной коже в мгновение интимной близости.
Он повернулся, рассматривая ее, словно в нерешительности, и она протянула к нему руки, открыла ему навстречу объятия, и огромные глаза ее блестели от страсти; он прильнул к ней, шепча ее имя, целуя ее, и так прижимался к ней, что бедра ее словно растворились в нем, а плоть вскипела в ожидании.
Он поцеловал ее в грудь, а затем, нежно обхватив сосок губами, осторожно втянул его в себя, не переставая теребить языком. Стон вырвался у нее из груди, и, обхватив его за плечи, она вжалась в него, а он все играл и играл с ее соском, пока спина ее не выгнулась дугой и она не вонзила ему ногти в спину.
Губы его скользнули ниже, прошлись по ребрам и наконец прильнули к впадине живота, а руки приподняли ее, и вдруг она почувствовала его губы на внутренней стороне бедра, и ощущение это было таким сильным, что у нее перехватило дыхание — так близко к ней он оказался.
Столько сразу она не выдержит, столько сразу не выдержит никто. Голова у нее шла кругом, и она ни о чем не могла думать.
Она протестовала, потом стала умолять, чтобы он позволил ей такую же близость, но он шепотом говорил, что еще будет время, а она настаивала и говорила, что ей этого мало.
Ей надо больше. Ей нужен он целиком, чтобы почувствовать яростное биение его тела глубоко внутри себя, чтобы убедиться в том, что он желает ее так же, как и она его.
Словно издалека до ее ушей донесся назойливый звук, и Шарлотта прижалась к Дэниелу, пытаясь отгородиться от внешнего мира, но он уже поднимался, отдалялся от нее, недовольно бормоча; медленно, да, очень медленно, но все же он уходил от нее, оставлял ее, подчиняясь властному зову назойливого телефонного звонка.
Остро переживая это вторжение, она смотрела ему вслед — он пересек комнату и снял трубку.
— Это Патриция.
Даже если бы Шарлотта не услышала имени, она узнала бы этот резкий властный голос, донесшийся с другого конца провода.
— Мне надо с тобой встретиться, дорогой, — услышала Шарлотта. — Прямо сейчас…
Шарлотта почувствовала, что Дэниел поворачивается к ней, и поспешно отвернулась, не желая, чтобы он увидел ее страдание; внутри у нее все перевернулось, страсть улетучилась в мгновение ока, все, что произошло между ними, оказалось вдруг пустым, лишенным чувства, и осталась только реальность, а в реальности она чуть не отдалась полностью и безвозвратно мужчине, который смотрит на нее лишь как на доступную женщину, с которой можно заняться любовью. Отрицать это, притворяться перед самой собой бессмысленно. На проводе была другая женщина, та играла роль в его жизни… А ведь он мог и не подойти к телефону.
С трудом заставляя пальцы двигаться, она торопливо натягивала на себя одежду. Сзади вполголоса разговаривал Дэниел. Застегнув пуговицы блузки, она услышала, как он положил трубку.
Почувствовав на плечах его руки, она замерла с единственным желанием сбросить их и прогнать его, как он прогнал ее.
— Шарлотта, извини, но…
Только сейчас она поняла, что до сих пор еще надеялась: вот он скажет, что этот звонок не имеет никакого значения, что быть с ней, любить ее для него превыше всего.
Во рту был привкус горечи, на сердце тяжесть. Она настолько презирала себя, что ей стало плохо, глаза горели от наворачивающихся слез, которые она не имеет права пролить.
— Все в порядке, — с усилием произнесла она. — Я прекрасно понимаю, что делу — время.
Она специально выделила слово «дело», испепеляя его взглядом. Он стоял перед ней обнаженный и вообще-то должен был бы выглядеть глупо, но почему-то так не выглядел. Скорее наоборот, его нагота только заставляла ее глубже прочувствовать, как много она потеряла.
Если бы только он подошел к ней сейчас, забыв о домогательствах Патриции… но он не подошел.
— Шарлотта, мне надо уезжать. Важное дело. Я не могу…
— Ты не обязан мне ничего объяснять, — с трудом выдавила она.
Важное дело. Он что, издевается? Наверное, он думает, что она не слышала, как Патриция проворковала ему «дорогой», или не знает, о чем судачат у них в конторе? А может, он считает, что оставить ее сейчас и отправиться прямиком к другой женщине — в порядке вещей?
