— По-моему, она потрясающая, — храбро заявила Роза. Алек всегда был неизменно сдержанным в отношении своих собственных работ. — Тогда почему она тут висит, если тебе не нравится? — Однако он уже хлопотал на кухне, готовя кофе, и не слышал ее.
— Я здесь провожу в течение года не так много времени, — словоохотливо комментировал он. — Но сохраняю квартиру как базу для выставок и прочего, к тому же иногда приходится читать лекции и поддерживать свои финансовые дела. Я не настолько эксцентричен, чтобы позволить себя обжуливать. Ну и, разумеется, Париж обладает своей неповторимой способностью вдохновлять. Время от времени у меня тут получаются вполне приличные работы. В историческом плане этот район буквально кишит призраками художников, как тебе наверняка известно. Разумеется, когда я снял квартиру, студии тут не было. Вот почему тут только одна спальня или, если выражаться более точно, одна кровать. К сожалению, вчера ты отвергла мои приставания. Это означает, что тебе придется спать на диванчике, в гостиной.
Роза бросила в него подушкой. Он собирался было швырнуть в ответ, но тут их глаза встретились, и он, кажется, переменил свое решение.
— Никаких конских игр на плацу, — сухо и насмешливо произнес он. — Давай начнем с Бобура.
Площадь Бобур, как пояснил Алек, была местонахождением так называемого Помпидолеума, более точно именуемого Центром Жоржа Помпиду, фантастического модернистского сооружения из стекла и стали, что возвышалось над некогда скучноватым районом Парижа и вмещало в себя, помимо прочих учреждений, Музей современного искусства. Возле него, на обширных подходах, выступали разнообразнейшие уличные артисты, вокруг которых собирались толпы зевак. Один из них, закованный в цепи, собирался от них освобождаться, с урчанием и воплями, под увещевания его подручного, который непрерывно взывал к толпе, требуя новых и новых франков для поддержания сил своего друга. Другой артист, в клоунских регалиях, потрясающе разыгрывал сложную пантомиму, когда кто-то из зрителей поворачивал воображаемый ключ в его спине. Третья группа участвовала в каком-то непонятном театральном действе, применяя странную, сюрреалистическую бутафорию и множество ролей для каждого исполнителя. Жизнь в этом месте буквально пульсировала и кипела.
Алек отвел ее в галерею на третий этаж фантастического здания, куда все добирались на эскалаторах, выставленных на обозрение кишевшей внизу толпы благодаря прозрачным панелям. Роза нашла экспозицию сначала интересной, затем смущающей, а потом вызывающей недоумение. Ей не хватало самоуверенности при восприятии современного искусства, и она начинала чувствовать свою неполноценность, если смысл ускользал от нее. Алек, видевший эту коллекцию множество раз, упрекнул ее за робость.
— Не давай сбить себя с толку, — поучал он ее. — Не забывай, что искусство сродни общению, и не бойся признаться, если ты чего-то не чувствуешь, пока не откроешься настолько, чтобы это воспринять. Псевдохудожники всегда процветают в атмосфере неискренности.
Непредвзятые, лишенные ложного пиетета, его суждения были толерантными без подобострастия, выразительными, но никогда не высокомерными. Он был поразительно хорошо информирован, хоть и не казался всезнайкой, и настоятельно подталкивал ее, заставляя высказывать свое мнение, к которому он, казалось, испытывал искренний и непритворный интерес.
— Очень приятно беседовать с человеком, который лишен претенциозности, — заметил он, когда они вышли на улицу, и с подчеркнутой симпатией стиснул ей руку.
Зная об их общей тяге к импрессионистам, он отвел ее после этого в Же-де-Пом, где были выставлены некоторые известные картины этого направления, которые Роза видела лишь в копиях либо альбомах по искусству.
— Разве не откровение, когда видишь оригинал впервые в жизни? — восхищенно заметила она Алеку. — Разница настолько неожиданна, что начинаешь все понимать совершенно по-новому. — Стоя там, поглощенная и восторженная, Роза думала, как ей повезло, оттого что рядом с ней стоял Алек, ее гид и ментор, с его огромными знаниями и силой восприятия, а также с острым, открытым и непресыщенным сознанием. И снова ему было любопытно слушать ее суждения и наблюдать за реакцией, словно он представлял ее старым друзьям и жаждал узнать, какими она нашла их. Непрерывное сближение их вкусов и то, как он воспитывал в ней уверенность визуального восприятия, означали, что слова отходили на второй план, уступая место общим для них движениям души. Удивительно, но он читал ее чувства еще до того, как она находила им адекватное выражение в словах.
— Завтра, — пообещал он, — мы отправимся в Музей Мармоттан, что возле Булонского леса. Там просто фантастическая коллекция работ Моне. Ты не поверишь своим глазам.
В тот вечер он поинтересовался, где бы ей хотелось поужинать. Никогда еще прежде они не ужинали вместе вне стен дома, и Роза не очень-то привыкла к ресторанам.
— Где тебе нравится, — ответила она неуверенно, удивляясь, с чего это он решил спрашивать ее.
— Будучи таким страшно богатым и все такое прочее, — сказал Алек с насмешкой над самим собой, важно надувая щеки, — я полагаю, что должен был бы для пущей важности сводить тебя к «Максиму», чтобы ты могла надеть то свое сногсшибательное черное платье. — Роза разинула рот. Конечно, у них был общий шкаф для одежды в этой квартире, и он, должно быть, заметил там это платье. — Однако, возможно, ты сочтешь меня старым и подлым жадиной, если я отведу тебя есть кускус в боковую улочку Латинского квартала?
В результате им не пришлось беспокоиться о том, чтобы переодеваться к ужину, и они пошли рука об руку вниз по Рю-де-Вожирар к бульвару Сен-Мишель, который, несмотря на сезон, тем не менее лопался от избытка жизни, а оттуда вниз по шумному, полному людьми переулку, где по обеим сторонам разместились недорогие этнические бистро. Алек вскоре выбрал то, что ему нравилось, и когда они вошли в тесноватое, пестрое помещение, Розе пришло в голову, что окружающим они должны казаться влюбленной парочкой. Рука Алека схватила ее за локоть, и он направил ее к крошечному столику на двоих, торжественно выдвинул для нее стул, наклонил к ней голову, объясняя меню. Обычно вздрагивавшая, если он прикасался к ней, в этот вечер Роза обнаружила, что чувствует себя на удивление непринужденно, словно такая близость была естественной, давней и почти автоматической.
Розе еще не доводилось пробовать кускус — белоснежный холмик из пшеничных зерен, на котором разместилось ароматное жаркое из барашка с овощами, подававшийся с обжигающе горячим соусом. Алек объяснил, что это североамериканское блюдо, очень сытное, его излюбленная еда, еще с тех пор, когда он учился в художественной школе. Ресторанчик заполняли завсегдатаи, здесь не было ни одного туриста. Алек, казалось, чувствовал себя как дома, открытый, раскованный и внимательный. Они провели в ресторанчике несколько часов и в результате уговорили изрядное количество грубоватого красного алжирского вина. Роза была в приподнятом настроении, и все ей казалось нипочем. Глядя на Алека, она чувствовала себя странным образом опутанной им, поглощенной мощью его личности и тела. Ее захлестывали волны безрассудного желания. В вине ли дело, или в атмосфере Парижа, или в их непрерывном общении, просто она, наконец, приняла то, что так безуспешно пыталась отрицать в своей душе, — ей ужасно хотелось оказаться с Алеком в постели и она отчаянно надеялась, что он прочтет ее мысли, как читает остальные. Колокола тревоги просто надрывались в ней, но с каждой минутой как бы отдалялись, пока не превратились в еле слышное треньканье. К черту все последствия, она будет стараться, чтобы это произошло. Вот и все.
