все здесь, в вишневой роще, которую мы оба так любили. Подведем черту под тем, что у нас было… под тем, кем мы были. — Я уже не слышала собственного голоса, но, собрав остатки сил, прошептала: — Будем держаться подальше друг от друга: я — от тебя, ты — от меня. Не будем ворошить прошлое. Сделаем то, что должны. — Я опустила голову, чтобы не видеть боль в его глазах. — Не могу больше так. Пусть будет
луна в сердцах — в улыбках солнце. — Я улыбнулась. — Вот что меня поддерживает. Мир прекрасен — я хочу в это верить и не хочу сдаваться. — Мне еще хватило сил посмотреть на него. — И я больше не хочу причинять тебе боль.
Лицо Руне как будто раскололось от боли, но я не стала задерживаться, а повернулась и побежала и уже миновала мое любимое дерево, когда Руне догнал меня, схватил за руку и развернул к себе.
— О чем ты, черт возьми, говоришь? Ты ничего не объяснила! Твердишь, что спасаешь меня. От кого? От чего? — Он шумно выдохнул. — И почему ты думаешь, что я с чем-то не справлюсь?
— Руне, пожалуйста, — взмолилась я и попыталась оттолкнуть его, но он уже положил руки мне на плечи и не дал сдвинуться с места.
— Ответь мне!
Я снова его толкнула.
— Дай пройти! — Сердце дрожало от страха. Руки покрылись гусиной кожей. Я снова и снова отталкивала его, стараясь пробежать мимо дерева, где всегда находила покой и утешение, а он снова и снова вставал на пути.
— Пусти!
— Нет. Сначала ты все мне объяснишь!
— Руне…
Он не дал договорить.
— Объясни, что ты имеешь в виду.
Я трясла головой, быстрее и быстрее, но ничего не помогало.
— Пожалуйста… пожалуйста, позволь мне пройти!
— Поппи!
— НЕТ!
— ОБЪЯСНИ!
— Я УМИРАЮ! — будучи не в силах больше сопротивляться, крикнула я в притихшую рощу. — Я умираю. Умираю…
Я еще пыталась хватать ртом воздух, но тяжесть содеянного уже опускалась на плечи. Сердце гулко ухало в предчувствии наступающей паники и осознании того ужаса, реальность которого я только что допустила и в котором только что призналась.
Я замерла, держась глазами за землю. Руки Руне застыли на моих плечах. От них шло тепло, но еще они дрожали. Я слышала его дыхание, хриплое, затрудненное. Все это воспринималось автоматически, краем сознания.
Я заставила себя поднять голову и посмотреть на Руне, в его расширившиеся от боли зрачки. В этот миг я ненавидела себя. Потому что именно из-за этого отчаявшегося в муках взгляда нарушила клятву, которую сама же и дала ему два года назад.
Поэтому я и отпустила его.
А на самом деле заключила в клетку с решеткой из ярости и злобы.
Лицо его сделалось белее белого.
— Поппи… — прошептал он с режущим слух акцентом.
— У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессирует. И это смертельно. — Голос задрожал, но я все ж договорила. — Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя.
Я ждала. Ждала, что скажет Руне. Он ведь должен был что-то сказать. Но вместо того чтобы что-то сказать, Руне отступил. Взгляд его задержался на моем лице, отыскивая признаки обмана. Не обнаружив их, Руне покачал головой. Беззвучное «нет» сорвалось с его губ. А потом он повернулся ко мне спиной и побежал.
Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем ко мне вернулись силы.
Минут через десять я добрела до дома и вошла в комнату, где мои папа и мама сидели с Кристиансенами.
Едва увидев меня, мама вскочила и бросилась ко мне, а я упала в ее объятия.
Вот так я разбила собственное сердце из-за сердца, которое только что разбила.
Из-за сердца, которое так стремилась спасти.
Глава 8
Дыхание в клочья и истерзанные души
Руне
Я УМИРАЮ! Умираю… У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессирует. И это смертельно. Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя…
Я мчался через темный парк, в голове вертелись одни и те же слова Поппи. Я УМИРАЮ! Умираю… У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессирует. И это смертельно. Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя…
Боль, подобной которой я еще не испытывал, пронзила сердце. Она резала, колола и кромсала меня, пока я не остановился и упал на колени. Я попытался вдохнуть, но боль рассекла легкие и разнеслась по телу, подчиняя все, забирая все и не оставляя ничего, кроме себя самой.
Я ошибался. Как же я ошибался.
Когда два года назад Поппи оборвала все связи, я испытал боль, сильнее которой, как мне тогда казалось, и быть не может. Та боль изменила меня. Изменила фундаментально. Та боль сломала меня… выморозила… но эта… эта…
Боль в животе сбила с ног, и я с криком полетел вперед, в темноту пустого парка. Ладони проехали, сдирая кожу, по жесткой, плотно сбитой земле, прутики и камешки царапали пальцы и срывали ногти.
Но этой боли я был только рад — с ней я мог справиться. В отличие от той, что засела внутри…
Перед моим мысленным взором снова встало лицо Поппи. Прекрасное в тот момент, когда она вошла в комнату. Я помнил, как она улыбнулась, заметив Руби и Дикона, и как улыбка увяла на ее губах, когда встретились наши глаза. Я видел, как ее лицо помертвело, когда она увидела сидевшую рядом со мной Эвери и мою руку на ее плечах.
Поппи не знала, что я наблюдал за ней еще раньше, из окна в кухне, когда она сидела с подругой у костра во дворе. Вообще-то, я и не собирался быть на этой вечеринке, но когда Джадсон написал, что Поппи приехала с Джори, удержаться уже не мог.
Она не замечала меня. С той минуты, когда мы столкнулись в коридоре на прошлой неделе, Поппи не сказала мне ни слова.
Меня это убивало.
Я думал, что получу ответы, когда вернусь в Блоссом-Гроув. Думал, что узнаю, почему она оборвала все контакты.
Я стиснул зубы, сдерживая рыдание. Никогда, даже в самых страшных снах, я не мог представить ничего подобного. Такое не могло случиться. Только не с Поппи. Только не с Поппимин.
Она не могла умереть.
Не могла уйти без меня.
Не могла нас бросить.
Без нее все вокруг теряло смысл. Впереди ее ждала целая жизнь. У нас с ней была в запасе целая вечность.
Поппи и Руне — вместе навсегда.
На веки вечные.
Месяцы? Не может быть… не может…
Дикий, неукротимый рев вырвался из горла, выворачивая
