на ноги. Раздосадованный. Не люблю такие эмоции. Знаю, что не имею ни малейшего права, но начинаю закипать.
Беру ее за руку, тяну на себя, прижимаю изо всех сил.
– Не дури. Выбираться надо. Можешь психовать на меня, но я тебя из рук не выпущу, грязная.
– Он со мной такое делал, – всхлипывает Марина и слабо пытает вырвать руку из захвата, – я не могу и не хочу, пусти.
Резко хватаю ее за плечи и заставляю посмотреть на себя.
– Девочка моя, дыши. Гадко, я понимаю, сотрется. Нет его больше, – говорю жестко, а затем мягко глажу ее прохладную кожу, – вылечим тебя, проработаем, забудешь.
Любые врачи, психологи, курорты, что бы не потребовалось, я заставлю ее забыть поползновения той твари.
Ничего не говорит. Просто идёт за мной словно безвольная кукла и тихо плачет. А потом ее прорывает.
– Почему ты так долго меня искал?
– Потому что тебя надежно спрятали от меня. Ничто не указывало на этот сраный хутор. И не указало бы. Мне пришлось обратиться к очень опасному человеку за помощью, когда я понял, что Беляков и мои люди не справляются.
– Ты три дня не решался к нему пойти? Он такой стремный? – прожигает меня разочарованным взглядом.
Опаляю ее взглядом.
– Я бы к самому Дьяволу пошел, но к нему не просто попасть на прием, родная. Это тебе не магазин, в который зашел и взял что тебе надо. Плюс у меня были отвлекающие факторы.
Не решаюсь сказать ей сразу, а потом не понимаю, с чего тянуть. Она должна знать.
– Твоя сестра мертва. Беляков думал, что ты. А я несколько выпал из реальности, увидев лицо, настолько похожее на твое, на столе в морге.
Ее аж подбросило то ли от шока, то ли от моих последних слов. Поджала губы и фыркнула.
– Чувствовал вину? Или что это было? Ты вообще в принципе умеешь что-то чувствовать?
– Ты слепая или дура?
– Дура, потому что нужно было бежать, когда палкой тебя огрела! Я боюсь тебя и всё, что с тобой связано. Я с жизнью попрощалась, я человека возможно убила! А я не хотела! Я не умею!
Она заторможено смотрит на свои ладошки и начинает рыдать, упав на колени у моих ног.
– Дура, – соглашаюсь, – бежать от меня на съедение волкам это сильно. Ты никого не убила. Я, скорее всего убил, и мне не жаль. Тебе нужно взять себя в руки и позволить мне вывезти тебя отсюда, соберись. Ночь, лес, дикие животные кровожаднее людей. У волка точно на тебя не встанет, зато крови твоей он может захотеть.
Поднимаю ее с земли, закидываю к себе на плечо, выношу из леса. Замучилась, продрогла вся, пережила такое. Это я матерый волк, она тепличное растение.
– Ты дурак, – тяжко вздыхает горе на моем плече руками скользит по моей заднице, – но я тебя люблю, и я хотела уйти в монастырь, чтобы тебя не видеть больше, но передумала. Я хочу тебя, ты вкусно пахнешь мужчиной. И да, у меня стресс, я несу ахинею, а ты терпи, Стрельцов, я тебя позже ушатаю, когда покушаю, – всхлипывает Марина и опять гладит мою спину.
С моих губ срывается вздох облегчения. Ахинея – это хорошо. Оживает. Дурочка малая. Сильнее сжимаю ее бедра и прижимаю к себе. Никогда не отпущу.
– Когда я подумал, что в морге ты, я хотел лечь и умереть рядом. Но не сразу, не до того, пока лично не убью того, кто это сделал. А отомстив можно и харакири. Мариша, я никогда не испытывал ничего подобного в своей жизни. Я больше никогда тебя не отпущу, девочка.
– Конечно не отпускай, я головой в землю упаду и точно буду дурой. А оно тебе надо? Что?! Какое харакири?! Ты дурак?!
Дернулась и шлепнула меня по заднице.
– Дурак конечно, раз прохлопал свое сокровище в своем доме под самым носом. Дурак потому что позволил тебе выйти к гостям. Нужно было трахать, кормить и никому не показывать своего лисенка.
– Ты злой и страшный Серый Волк? – смеётся и опять гладит мои бедра.
Улыбаюсь, услышав ее смех. Понимаю, что это истерика. Но все же какой это приятный звук.
– На страже своей лисички.
Скорее бы оказаться дома, вымыть ее, накормить. В загородный дом не повезу, пусть сгорит. Либо к Белякову, либо в свой номер в отеле, который перманентно снимаю.
Выходим из леса к полю и вижу вокруг своей машины кучу тачек с мигалками, скорую и копов. Вот и дружище поспел. Неужели в морге нацепил на меня маячок, а я проворонил?
– Я не спал почти трое суток. Искупаемся, поедим и в отсыпной запой, сладкая.
Мариша дёргается и просит меня опустить на землю. Поддерживаю ее и удивительно шустро она тянет меня к месту своего заточения.
– Здесь ещё двое были, дед и его племянник, а этот пытался меня изнасиловать. Меня посадят за то, что я с ним сделала? – сбивчивым голосом спрашивает у Белякова моя девочка и презрительно смотрит на изрыгающего проклятия похитителя, которого грузят в карету скорой помощи.
– В нашей стране не сажают за самозащиту, дорогая, – спокойно отвечает Вова, – к тому же, ты вообще мертва и ни на кого нападать не могла. Но уверяю, его посадят за другое. Главное, это чтоб твоего супермена не посадили теперь, – друг смотрит на меня недовольным взглядом.
– Что он сделал? – она метает в меня разъяренный взгляд и сжимает кулачки, – он кого-то убил?
Я прохладно усмехаюсь, а Вова качает головой:
– Следствие выяснит. До тех пор вам лучше залечь тихо на дно. Тебе особенно, – смотрит серьёзно на меня.
Я предполагаю, почему он злится. За мой поход к человечку. Как я уже говорил, после связи с ним долго, свободно и счастливо не живут. И вполне вероятно, что его люди уже меня пасут. Плюс теперь они знают мою главную слабость. Смешно было поверить, что мой Макларен цена за его услугу. Он сказал, что мне не понравится. Макларен всего лишь кусок быстрого железа. Залог. То, что мне не понравится еще в стадии заготовки.
Марина закрывает уши руками и срывается с места. Слышим ее рыдания, бежит к моей машине и запрыгивает на заднее сидение.
– Можно было не пугать перепуганную
