Ознакомительная версия.
– Это точно. Я вот, когда мне плохо, люблю по Большому проспекту Петроградской стороны гулять. На дома смотреть, там красиво, как в Стокгольме. Или даже лучше! И магазины красивые, – согласилась с подругой Давыдова.
– Ясное дело! Все люди как люди – в филармонию, а Макаронина в магазин приобщаться к прекрасному бежит!
– Ничего плохого в этом нет. Были б деньги. В магазине любой стресс моментально на нет сойдет. Купишь себе сумочку, ну, или туфли модные, и плевать тебе после этого на все проблемы с высокой колокольни! Во всяком случае, часа на три-четыре о неприятностях забудешь. Факт!
– Ага! А у этой дамочки, сотрудницы моей, с деньгами не все так распрекрасно, как у Надьки Давыдовой, поэтому она все по музеям норовит. Намного дешевле там стресс снимается. И уж если ей совсем невмоготу, то идет она непременно в Русский музей в зал Карла Ивановича Брюллова. Садится там и, глядишь, через некоторое время улыбаться начинает.
– Я ее понимаю. Сама, когда на автопортрет Брюллова смотрю, непременно улыбаться начинаю. Мне кажется, он за мной наблюдает и как бы говорит «Ну, ну, Надежда Давыдова, чего ты еще отчебучить собралась?». И тут я ему все как на духу и рассказываю.
Светка подскочила, потрогала Надин лоб и по-матерински приложилась к нему губами, как бы проверяя наличие температуры.
– Слушай, Макаронина! – продолжила она, усаживаясь на свое место. – Ты не бредишь? Может, ты, часом, Карла Ивановича с кем-то другим перепутала? Обычно как на духу люди в церкви все рассказывают. Деве Марии, например.
– Деве Марии я тоже все как на духу рассказываю, – обиделась на подругу Давыдова. – Но, должна тебе сказать, художники тоже ребята не простые, а особые.
– Это как? – И без того большие глаза Светки Михайловой округлились, и она, подперев голову рукой, приготовилась внимать Давыдовой.
– Смотри. Всем известно, что художник видит окружающее пространство немного не так, как все другие люди. Про это нам в детстве все уши прожужжали – «особый взгляд художника», «что он этим хотел сказать» и всякая остальная байда из учебников. Так вот, художник видит невозможную красоту, которую ты не замечаешь. Ну, стоит цветок в вазе, или там солнце восходит. Думаешь, делов-то. А художник эту невозможную красоту запечатлевает в своих бессмертных полотнах. И не просто красоту, а красоту в квадрате. В смысле, слегка действительность нашу приукрашивает. Ну, чтобы все посмотрели и непременно обалдели. Все смотрят и радуются. Действительность тоже смотрит сама на себя и удивляется. Мол, приврал парень, тут на самом деле на столешнице заусеница, вода вовсе не такая прозрачная и так далее. Смотрит, смотрит, но ей-то тоже эта новая красивая действительность больше нравится, чем старая с заусеницей. Поэтому действительность сама не замечает, как начинает к изображенной художником красоте подтягиваться. Мир становится лучше. Так что художник – это своего рода тоже творец, создатель прекрасного мира.
При этих словах Давыдовой у Светки Михайловой немного отвисла челюсть.
– Да! Давыдова, чего же это такое у тебя в голове копошится? Может, тебе к доктору сходить?
– Ага, мне к доктору, а тем, которые в автомобиле своем портреты всего святого семейства и Николая Чудотворца вешают, – тем куда? Они ж на полном серьезе в церковь как в магазин идут. Мол, я вот буду себя сегодня хорошо вести, бить поклоны, даже службу отстою, а ты мне пошли прухи несусветной и манны небесной, да побольше.
Михайлова рассмеялась и попросила у официантки еще бокал вина. Давыдова ей позавидовала. Сегодня за рулем была она и свой лимит спиртного в виде рюмки вина перед ужином уже исчерпала.
– Хорош пьянствовать и водителя искушать, – проворчала она и заказала себе еще кофе. – Я из-за этого кофе теперь всю ночь дежурить буду. Давай дальше про тетку рассказывай.
– Никакая она не тетка, а такая же примерная вдова вроде тебя. В самом соку! Так вот, пришла она в музей, уселась в зале Брюллова, а рядом с ней на лавочке пристроился мужичонка. Слово за слово, разговорились они. Оказалось, тот тоже любит в Русский музей ходить, когда ему не по себе. Только он не на Брюллова любуется, а на работы скульптора Аникушина.
– И что? Не иначе как поженились? – Давыдова засмеялась и чуть не вылила на себя кофе.
– А то! Мужичонка оказался музыкантом из Мариинского театра. И не какая-нибудь там шантрапа с барабаном, а чуть ли не первая скрипка!
– Врешь ты все, Мелкая!
– Ей-богу! – Светка перекрестилась, сунула палец в рот, чпокнула щекой и добавила: – Век воли не видать!
– Знаешь, ты, конечно, мастер волшебных историй, но я всю жизнь ждала своего принца мечты. И дождалась. А двух принцев у одной тетки быть не может!
– Это еще почему? – удивилась Михайлова.
– Не может быть, потому что не может быть никогда! Мечта-то одна, как к ней два принца приспособятся?
– А это уже не твоего ума дело. Это они там наверху как-нибудь без тебя решат. Без сопливых разберутся. А потом, с чего ты вдруг решила, что твой Гарик, царствие ему небесное, принц твоей мечты? Может быть, он просто похож на него. Ты с ним всего ничего и пожила-то вместе и не знаешь, что было бы дальше.
– Знаю. Все было бы хорошо.
– Не знаешь, и знать не можешь. Может, он бы тебя как-нибудь обидел, а ты бы ушла от него. Так что завязывай со своими перуанскими страданиями и живи, пожалуйста, на полную катушку. Будут еще и на твоей улице принцы. Я тебе обещаю!
Давыдова рассмеялась. Уж если Светка Михайлова чего-то обещала, то, будьте спокойны, так оно и будет.
Вы не поверите, но на следующий день Давыдова потеряла сережку, которую Гарик подарил ей незадолго до своей гибели, и почему-то сразу поняла, что эта дверь в коридоре ее судьбы захлопнулась навсегда. С этого момента питерская погода перестала зависеть от настроения Надежды Михайловны Давыдовой.
Когда чья-то сильная рука схватила ее за шкирку и выдернула из лужи, Давыдова почувствовала себя маленьким котенком, и это ощущение очень ей понравилось. Вот так бы все время кто-нибудь выдергивал ее из разных неприятностей. Но дела никому до ее неприятностей не было. Конечно, Боженька мог бы уже о ней и позаботиться, но Давыдова понимала, что Боженька далеко, заботиться обо всех не успевает и ей придется как-нибудь выпутываться самой. А тут – рраз! И ты уже не в луже. Давыдова подняла глаза. Перед ней стоял здоровенный детина и улыбался самой замечательной в мире улыбкой. Конечно, так вытащить ее из лужи мог только такой огромный дядька. Сама Давыдова со своими каблуками была никак не меньше метра девяносто, но этот дядька смотрел на нее сверху вниз и почесывал свою совершенно лысую голову под смешной клетчатой кепочкой.
Ознакомительная версия.
