Вот и теперь Зак стоял и смотрел на Делфину, на ее красивые пальцы с коротко подстриженными ногтями и на изгибы ленты, которой были подвязаны волосы. Он вообразил ее настоящим сорванцом: представил, как гребень с усилием расчесывает непокорные пряди, торопливо и болезненно. Тем утром она ходила на прибрежные утесы собирать цветы, или птичьи перышки, или что-то еще в том же роде. Пожалуй, она все-таки не сорванец, но и не пай-девочка, чрезмерно пекущаяся о том, чтобы красиво выглядеть. Ветер спутал ей волосы, и для того, чтобы хорошенько расчесать их, понадобится не один день. Селеста не раз ругала ее за то, что она не повязывает косынку. Элоди сидела на стуле позади отца, пока тот рисовал сестру, и притопывала ногами в завистливой ярости. Сердце Делфины готово было разорваться от гордости и любви к отцу, и, поскольку тот хмурился во время работы, она возносила про себя одну молитву за другой, просила Бога, чтобы отец не оказался ею разочарован.Свет заливал галерею, и Зак увидел собственное отражение в стекле, покрывавшем рисунок. Казалось, он смотрит из рамы, различимый столь же отчетливо, как проведенные карандашом линии. Если сконцентрироваться, можно разглядеть два изображения одновременно: его лицо наплывало на девочкино, и получалось, что их глаза совмещались. Ему не понравилось то, что он увидел, – ему показалось, что его собственное задумчивое, печальное лицо выглядит старше положенных тридцати пяти. Неожиданно он понял, что так и есть. Он еще не причесывался, и волосы торчали во все стороны, кроме того, не мешало бы побриться. А вот от синяков под глазами так легко не избавиться. Он плохо спал уже несколько недель – с тех самых пор, как Элис снова жила в его доме.
Раздались шаги. Элис шумно спускалась по лестнице, ведущей в галерею из расположенной на втором этаже квартиры. Девочка распахнула дверь и повисла на ручке. Лицо сияло, длинные пряди каштановых волос развевались от быстрого движения.
– Эй! Я уже говорил тебе, чтобы ты не открывала дверь таким способом! Ты уже большая, Элис, и тяжелая. Под твоим весом дверь может сорваться с петель, – сказал Зак, подхватывая дочку и снимая ее с двери.
– Прости, папа, – ответила Элис. Однако если в ее словах и присутствовал намек на раскаяние, то он был совсем не заметен из-за широкой улыбки и подавленного смешка. – Может, теперь позавтракаем? Я ужасно голодная.
– Ужасно голодная? Что ж, это серьезно. Ладно. Дай мне секунду.
– Одну! – крикнула Элис, а затем громко сбежала вниз и оказалась в галерее, где было достаточно места, чтобы закружиться, широко раскинув руки и не боясь, что ноги могут заплестись.
Зак какое-то время смотрел на нее, пока не почувствовал комок в горле. Она провела с ним уже четыре недели, и он не представлял себе, как потом сумеет обойтись без нее. Элис была шестилетним ребенком – крепким, здоровым, живым. Ее карие глаза имели тот же оттенок, что и у него, только были крупнее и ярче, белки казались белее, а форма глаз постоянно менялась: то они широко открыты от удивления или возмущения, то узко сощурены от хохота или от усталости. У Элис глаза были очень красивые. Сегодня дочь надела бордовые джинсы с дырками на коленках, а также легкую зеленую блузку поверх розовой футболки с фотографией Джемини, ее любимого пони из школы верховой езды, в которой она занималась. Эту фотографию Элис сделала сама, и она вышла неудачной. Джемини задрал перед камерой морду и отвел назад уши, а свет от вспышки зажег в одном его глазу зловещие блики, так что, по мнению Зака, пони выглядел строптивым животным со странным удлиненным черепом и дурным нравом. Однако Элис любила эту футболку не меньше, чем своего пони. Ее наряд довершала ярко-желтая пластиковая сумочка. Благодаря столь разномастной одежде девочка выглядела одновременно и безвкусно и изысканно, напоминая разноцветную карамельку. Эйли не одобрила бы наряд, выбранный дочкой, но Элис пожелала одеться именно таким образом, и Зак скорей умер бы, чем вступил бы с девочкой в спор и стал бы настаивать, чтобы она переоделась в это последнее совместное утро.
– Броский наряд, Элис! – крикнул он ей.
– Спасибо! – ответила она, задыхаясь от быстрого вращения.
Зак продолжал любоваться дочкой. Он старался рассмотреть абсолютно все, отдавая себе отчет в том, что, когда увидит ее в следующий раз, в ней произойдет бесчисленное множество мельчайших изменений. Она может вырасти из этой футболки с фотографией уродливого серого пони или даже разлюбить своего четвероногого друга, хотя последнее казалось маловероятным. Сейчас, похоже, девочка способна была так же горевать от разлуки с пони, как и от разлуки с подругами, школой. Или с отцом. «Время покажет», – решил он. Ему только предстояло выяснить, принадлежит дочь к тем, для кого поговорка «с глаз долой – из сердца вон» является справедливой, или к тем, у кого разлука лишь укрепляет сердечные узы. И он молил Бога о том, чтобы произошло именно последнее. Зак допил кофе, закрыл входную дверь, запер ее, а затем подхватил дочь за талию, отчего та завизжала и залилась смехом.
Завтракали они на кухне, в расположенной над галереей квартирке, за невзрачным столом из сосновых досок, под звуки плеера с диском Майли Сайрус [4]. Зак слегка вздохнул, когда заиграла самая нелюбимая им песня этой приторно-слащавой поп-звезды, и с ужасом осознал, что запомнил слова целиком. Элис двигала плечами вверх-вниз в такт музыке и ела кукурузные хлопья, залитые молоком. Девочка словно танцевала, сидя на месте, а Зак подхватывал припев песни высоким фальцетом, всякий раз заставляя дочь поперхнуться и облить молоком подбородок.
– Нервничаешь из-за предстоящего путешествия? – спросил он осторожно, когда Майли наконец замолчала и наступила божественная тишина. Элис кивнула, но ничего не ответила, занятая тем, что гоняла по тарелке последние несколько хлопьев, а потом вылавливала их из молока. Так дети охотятся на плавающих в луже головастиков. – Завтра в это время ты уже будешь сидеть в самолете высоко в небе. Ты ведь любишь летать, правда? – продолжал добиваться ответа Зак, ненавидя себя, ибо видел, что Элис колеблется, не зная, какой ответ ему дать. Он видел, что дочь взволнована, напугана, с нетерпением ждет отъезда и в то же время ей грустно оттого, что она оставляет отца. Она была слишком мала, чтобы справиться с этой мешаниной разных эмоций, а тем более высказать, что у нее на душе.
– Думаю, тебе тоже стоило бы поехать, папа, – наконец сказала она, отодвигая тарелку, а затем выпрямилась и поболтала ногами в воздухе.
– Знаешь, эта идея не кажется мне слишком удачной. Но мы встретимся снова, в следующие каникулы. Я приеду, и мы будем часто видеться, – проговорил он и тут же мысленно обругал себя, сомневаясь, что сдержит данное слово. Трансатлантические полеты недешевы.
