Мэриан Кайз - Замри, умри, воскресни

— Пап, я тут у мамы, она очень расстроена. Что происходит? Может, объяснишь? — Я говорила с ним не как с отцом, а как с дерзким мальчишкой, который творит невесть что, но стоит ему попенять — и он тут же возьмется за ум.

— Я собирался тебе попозже позвонить и все объяснить.

— Ну вот и объясни.

— Мне сейчас неудобно говорить.

— А вот это зря. — При всей грозности моего тона в глубине души у меня зрел страх. Я рассчитывала, что стоит мне заговорить строгим голосом — и он обмякнет, но этого не случилось.

— Папа, мы с мамой очень о тебе беспокоимся. Нам кажется, ты немножко… — Как бы это сказать? — Немножко нездоров. В душевном плане.

— Я здоров.

— Это ты так считаешь. Психически нездоровые люди очень редко отдают себе отчет в своей болезни.

— Джемма, я понимаю, в последнее время я как-то отдалился. Я это прекрасно понимаю. Но это не из-за душевной болезни.

Разговор пошел совсем не так, как я рассчитывала. Совершенно не так. Да и говорит он нормально — не как псих. И никакого раскаяния в голосе. Он говорит, как будто знает нечто такое, чего не знаю я.

— Что происходит? — спросила я упавшим голосом.

— Я сейчас не могу говорить, у нас проблема, требующая неотложного решения.

Я возмутилась:

— А по-моему, твоя семейная жизнь куда важнее, чем какой-нибудь шоколадный батончик с начинкой «Тирамису».

— Тише! — прикрикнул отец. — Хочешь на весь мир растрезвонить? Зачем я тебе только рассказал!

С перепугу я лишилась дара речи. Папа на меня никогда не кричит.

— Я позвоню тебе, как только смогу. — Его голос был суров. Так обычно говорят… даже смешно… так обычно говорят отцы.

— Ну что? — кинулась ко мне мама, едва я положила трубку.

— Он перезвонит.

— Когда?

— Как только сможет.

Я кусала костяшки пальцев и не знала, что делать дальше. В такой ситуации бывать мне еще не доводилось. Не было ни прецедента, ни инструкций, как себя вести. Оставалось только ждать. Ждать известия, которое не сулило ничего хорошего. А мама все приставала:

— Ну, как ты думаешь? Джемма, как ты думаешь? — Как будто это не она, а я взрослая и знаю ответы на все вопросы.

Хорошо еще, я не напустила на себя бодрый вид и не предложила выпить по чашечке чаю. Или, еще того хуже, по кружечке пивка. Я вообще не считаю, что чаепитием можно решить какую бы то ни было проблему, и дала зарок, что нынешний кризис не обратит меня в поклонницу чая. Ни за что.

Я подумывала подъехать к отцу на работу и поговорить с глазу на глаз, но, коли он как раз разгребает свой кризис под кодовым названием «Тирамису», меня к нему вряд ли подпустят.

— А где же он теперь будет жить? — жалобно вопрошала мама. — Из наших друзей его никто к себе не пустит.

Она была недалека от истины. В кругу родительских друзей так было заведено: мужья держали в руках семейный бюджет и ключи от автомобиля, а жены — бразды правления. Женщины решали, кому приходить, а кому уходить, так что даже в том случае, если кто-то из друзей имел неосторожность пообещать отцу приют, жена его и на порог не пустит — из солидарности с мамой. Но если не с кем-то из друзей, тогда где он еще может жить?

Отец уже виделся мне в побитой плесенью жалкой комнатушке с газовой горелкой и ржавым чайником.

Без мамы и домашнего комфорта ему долго не протянуть. Три вечера поиграет в гольф, а как чистые носки понадобятся — мигом домой прибежит.

— Когда он перезвонит? — снова спросила мама.

— Я не знаю. Давай включим телевизор.

Пока мама делала вид, что смотрит «Сансет-Бич», я написала первое письмо Сьюзан. Сьюзан (которую я называю «моя милая Сьюзан» — чтобы отличить от всех других Сьюзан, которые не такие милые) составляла одну треть компании, куда, помимо нее, некогда входили я и Лили. После великого раскола она осталась на моей стороне.

Каких-то восемь дней назад, 1 января, она перебралась в Америку, в Сиэтл, там у нее был двухгодичный контракт на работу в пиар-отделе одного крупного банка. Сьюзан рассчитывала, что за эти два года сумеет отхватить себе какого-нибудь умника из «Майкрософта», но выяснилось, что они все там работают по двадцать семь часов в сутки, так что на личную жизнь и ухаживание за Сьюзан времени совсем не остается. Пока что она заполняла паузу разнообразными видами кофе, маялась от одиночества и с жадностью впитывала все новости.

Детали я пересказала вкратце и нажала «Отправить». Компьютер у меня ого-го — только что мысли мои не читает. Мне его выдали в конторе, в порядке презента. Ну да, как же! На самом деле эта машина меня только еще больше поработила — теперь со мной можно было связаться любым угодным им способом и в любое время. А весит этот кирпич столько, что у моей почти самой лучшей сумки (есть одна получше) порвалась подкладка.

Когда «Сансет-Бич» закончился, а папа так и не позвонил, я сказала:

— Это неправильно. Я ему еще раз позвоню.

ТО: Susan… [email protected]

FROM: [email protected]

SUBJECT: Папа ушел, по-прежнему главная новость

Ну вот, новостей прибавилось. Когда ты все узнаешь, тебе понадобится валиум, так что не читай, пока не запаслась таблеткой. Иди же, иди.

Вернулась? Готова? Молодец. Мой отец, Ноуэл Хоган, завел любовницу. Дальше — больше. Ей 36 лет. Всего на четыре года старше меня.

Где он ее отхватил? Сама-то как думаешь? На работе, конечно. Она его — господи, какая банальность! — личная помощница. Ее зовут Колетт, от прежнего сожителя у нее двое детей, девочка девяти лет и мальчик — семи. Замужем она не была. Узнав об этом, мама заметила: «Ничего удивительного. Зачем покупать корову, когда можно и так иметь молоко?»

По слухам, они очень тесно работали над новым продуктом — шоколадным батончиком «Тирамису» и на этом сблизились.

Да, про «Тирамису» я уже Сьюзан рассказывала. Я знаю, что это тайна, а я обещала отцу держать язык за зубами, но Сьюзан так возбудилась от этой темы, что я не удержалась и все разболтала. Она бы с радостью сочинила труд на тему: «От карамели до хрустящих „Китти-Кэт“ — куда идет шоколад в XXI веке?» «Ты только представь себе, какие для этого придется провести изыскания», — говорит она.

Мне пришлось отлучиться с работы (сбросив две сотни мануальных терапевтов на хрупкие плечи Андреа) и клещами тянуть из отца информацию, как будто мы играли в «двадцать вопросов». «Ты наделал долгов?», «Ты не заболел?» Наконец я перешла к сути дела: «У тебя есть кто-то на стороне?» Роман продолжается всего месяца три — по крайней мере, так он говорит. Ну чем он думает, когда перечеркивает тридцать пять лет супружества ради интрижки, которая длится всего три месяца? И когда, интересно, он собирался нам рассказать? Неужели он в самом деле думал, что можно вот так запросто упаковать вещи и навсегда уйти из дома, ничего не объяснив?