– Конечно, чтобы получить полную уверенность в правильности диагноза, необходимо обследовать ребенка снова и снова. Но я считаю, что врач не вправе ничего скрывать от родителей.
– Нет, – сказала Маргарет, когда они вышли из больницы, – мы должны проверить, обратиться и к другим специалистам. Так ведь всегда делают!
Артур согласился с ней, но другие специалисты подтвердили диагноз. Ребенок с этой болезнью мог прожить год, два, мог умереть уже юношей. Он был обречен на всевозможные болезни – пневмонию, диабет, тепловые удары, кишечные инфекции, сердечную недостаточность. После четвертой или пятой консультации они знали все это наизусть.
Артур во всем уступал Маргарет, и они летели самолетом, ехали поездом, от врача к врачу, и наконец, круг замкнулся.
– Хватит, – сказал Артур. – Придется примириться.
Это было даже своего рода облегчение.
Родители, дедушка и бабушка собрались в маленьком кабинете Артура. Дедушка Альберт выглядел потрясенным:
– Я недавно узнал, что цистофиброз – наследственная болезнь! – воскликнул он. – Но ведь в нашей семье ее не было. А в вашей, Артур?
– Ни у кого, – мрачно ответил Артур. – Разве что у какого-нибудь отдаленного предка, о котором не сохранилось сведений. Но ведь иногда эта болезнь бывает не наследственной.
– Все, чем мы становимся, заложено в генах, – мрачно сказал Альберт.
– Какая разница? – воскликнула Маргарет. – Питер болен, и приходится с этим смириться. Я теперь беспокоюсь о… – Все посмотрели на ее выпуклый живот.
Но Холли родилась крепким и здоровым ребенком. Ее миновали многие детские болезни, она не болела ни пневмонией, ни диабетом, – ни одной из болезней, являющихся проявлением цистофиброза. Она росла живым и веселым ребенком. Временами бывала упряма и капризна, но отходчива и добра. Характером она была непохожа на Питера, очень доброго, с легким веселым нравом.
– Холли больше похожа на тебя, а Питер – на Артура, – говорили Маргарет родственники и друзья.
«На Артура! – думала Маргарет, лежа на кровати Питера в сгущающихся сумерках. – Сын Артура… Но это не так… Чей же он сын? Ее руки сжались в кулаки, обручальное кольцо больно врезалось в кожу. – Еще одна боль, как ее вынести? Мое сердце разрывается от скорби по тебе, Питер! Ты слышишь меня, Питер? Но есть еще другой, он тоже мой, он всегда был мой, а я не знала… О Боже, сколько терзаний!»
Она все еще лежала на кровати Питера, когда в дом вошел Артур. Звякнули ключи, которые он бросил на столик в холле, и раздался его голос:
– Марджи! Марджи, где ты?
– Я наверху, сейчас спущусь.
Маргарет постаралась, чтобы голос ее звучал бодро; ей не хотелось расстраивать Артура. Она должна быть сильной, помочь ему в их общем горе.
Но прежде чем она встала, он уже поднялся наверх. Увидев, что она лежит на кровати Питера, он подбежал к ней и нежно обнял, утешая.
– Все эти годы… – прошептала она. – Наш Питер… Этим летом ему исполнилось бы девятнадцать.
– Да, да. До обидного короткая жизнь. И я уверен, что он знал. Знал, что ему суждено рано умереть.
– Скажи, можешь ли ты понять, примириться с тем, что он – не родной наш сын? Он ведь всегда был наш, наш! Как это могло случиться, Артур?
– Кто знает? Небрежная нянька перепутала браслетики с именами, вот и все. Это случилось, и случилось с нами.
– Я чувствую это как двойную смерть. – Она положила руку под сердце. – Ведь я выносила, вот здесь, того, второго. Мы будем искать его, Артур?
– Клиника Бэрнса закрылась много лет назад, – мягко возразил он.
– Где-нибудь сохранились списки, – настаивала она.
Он молчал.
– Скажи, ты что же, не хочешь узнать, Артур?
– Может быть, и не хочу, – с трудом выговорил он.
– Но почему? Я тебя не понимаю.
– Видишь ли… что хорошего может из этого выйти?
– Я хочу знать, – прошептала она, стараясь подавить подступающие к горлу рыдания, – хочу знать, в хорошей ли он семье. Может быть, он попал к дурным жестоким людям, или они – алкоголики. Может быть, он болен или даже голоден.
Артур выпустил ее из объятий и отошел. Он стоял спиной к ней, под дипломом Питера, висевшем на стене. Через минуту он повернулся и сказал ей:
– Даже если мы его найдем, – а ведь это все равно, что найти иголку в стоге сена. Если он вырос в плохой семье, то уже ничего не поделаешь. Мальчик взрослый. Слишком поздно.
– Все равно я хочу знать.
– Если же он попал в хорошую семью, то сколько людей мы растревожим – мальчика, его семью, да и Холли тоже. Вот она пришла, давай пойдем в свою спальню.
Холли вбежала в комнату родителей румяная, оживленная.
– Привет, папа! – Она поцеловала отца. – Не устал сегодня на работе? А я столько пропустила, трудно будет догонять.
– Ну, ничего, я помогу тебе, – ласково утешил ее Артур. – С латынью, наверное?
– Спасибо, папа, постараюсь справиться сама. Если понадобится, попрошу тебя.
Холли выбежала из комнаты родителей.
– Она – все, что у нас осталось, – печально сказал Артур.
– Все? А тот, другой? Ты хочешь забыть о нем?
– Нет, я не могу забыть о нем. Я думаю о нем с той самой минуты, когда мы узнали; думал о нем даже тогда, когда умирал Питер. Но я решил, что мы должны забыть, Маргарет. Принять как свершившийся факт, такой же непреложный, как смерть Питера, и попытаться жить дальше. Думать только о Холли.
– Я не знаю, смогу ли я, – прошептала она, и вновь разразилась слезами. – О, если бы Питер снова был с нами!
– Но он не вернется, Маргарет, – тихо сказал Артур. Он чувствовал ее боль, и это было словно зеркальное отражение его собственной боли.
«Да, – думала Маргарет, – двойная смерть, вот что это такое. Мы внесли тебя в этот дом, Питер, любили тебя, заботились о тебе и проводили тебя в могилу».
Вслух она сказала:
– Кто посмеет сказать, что он не был наш? Но тот, другой, «не наш», – неужели ты не захочешь его разыскать, Артур? Никогда не захочешь?
– Марджи, Марджи, «никогда» это слишком сильное слово. Дай мне подумать. Я устал и измучен, и сейчас ничего не могу решить.
Лаура Райс, или миссис Омер Райс, родилась в большом городке или небольшом городе между Миссисипи и Атлантическим побережьем. Городок был южным; зима теплая и такая короткая, что в феврале уже цвели золотистые нарциссы. В центре города проходила главная улица, на протяжении которой было несколько круглых небольших площадей со статуей какого-нибудь героя-конфедерата в центре, обычно на лошади. Вдоль главной улицы с обеих сторон тянулись добротные кирпичные дома. Дальше начинались предместья и такие же красивые и основательные дома были окружены зелеными лужайками и высокими деревьями, березами и дубами.
