Я оборачиваюсь, изо всех сил стараясь незаметно освободиться от его маслянистой лапы.
— Занят.
— Как всегда, милашка, как всегда. Девушки любят Джейми. И некоторые парни тоже. Хе-хе, — усмехается он.
Он еще раз смотрит на мою грудь — многовато для приличного человека — затем протягивает руку.
— Документы, пожалуйста.
Я в замешательстве показываю их еще раз.
— Спасибо, девчуля, — говорит он, забирая их и сминая в кулаке. — А теперь иди и не возвращайся.
— Роуз, ты не можешь брать мою машину без разрешения.
Мама пытается не показывать мне, что она плакала. Она все еще в мозгоправской одежде природных тонов, хотя я знаю, что она виделась со своим последним подростком с отклонениями больше двух часов назад. Мы стоим на кухне у раковины перед большим панорамным окном, обрамленным крошечными белыми лампочками. Здесь они с папой всегда вместе пили кофе по утрам и смотрели на наш задний дворик.
Мама наклоняется, включает уличное освещение, и я вижу, что наши большие красивые клены начали осыпаться. Через неделю или две наш газон будет покрыт листьями огненных оттенков. Ей придется дважды меня просить сгрести их граблями обожаю, как они выглядят.
— Машина не твоя, чтобы делать с ней, что хочешь, — говорит она.
Мы пристально смотрим прямо перед собой, не в состоянии взглянуть друг на друга. Мы обе знаем, что на самом деле ссоримся не из-за машины. Так проще, чем ссориться из-за видео.
Она его смотрела? Пытаюсь примирить свой разум с мыслью о том, что мама видит, как мой отец — мужчина, которого она полюбила, вышла за него замуж и родила двоих детей — погибает на видео, снятом на смартфон какого-то придурка. На смартфон.
Наконец, я смотрю на нее и словно вижу себя в ее лице: в линиях скул и подбородка, в покрасневших глазах. Я сделала эту ситуацию для нее еще хуже, когда исчезла на несколько часов. Интересно, чувствует ли она, что люди ее покидают: папа, мой брат Питер, ее парень Дирк, а теперь я?
Когда я прикасаюсь к ее руке, она удивляется — не уверена, что именно ее удивляет: мое прикосновение или то, что я до сих пор здесь стою.
— Извини, что я так уехала. Не знаю, что это было.
— Где ты была, Роуз?
Вопрос, на который я пытаюсь не отвечать. Я могу соврать, потому что теперь мне стало проще лгать, даже когда я стараюсь быть искренней и настоящей — определенно, этим стоит гордиться. Но я догадываюсь, что она уже знает ответ.
После инцидента на парковке мама ясно дала мне понять, что на ближайшее время Джейми — «запретная территория». Какую-то часть меня это устроило — Джейми не дал мне возможности объяснить мою роль во всем этом, а значит, он и не достоин объяснений. Я ему не звонила, и он мне не звонил. В общем, прошлое лето повторилось. С одним исключением: прошлым летом я знала, что увижу его, когда начнется учебный год. Теперь все по-другому. Поэтому однажды я поддалась искушению и спросила Энджело — лучшего друга Джейми и моего товарища по группе — как дела у Джейми. Так я и обнаружила, что он работает в «Dizzy's».
Не знаю, как мама это выяснила, но думаю, она следит за жизнью Джейми — как для его блага, так и для моего. Он был маминым пациентом после смерти его матери, и он ей нравится. Осмелюсь даже сказать, что она к нему привязалась. Она знает, что у него золотое сердце, но на его долю выпало немало тяжелых моментов. По ее мнению, сейчас ему достается слишком много ударов судьбы, и далеко не последний из них — быть исключенным из школы за «хулиганство» и работать в баре.
Ее не волнует, что его признали хулиганом в то время, как он защищал человека, о котором заботится. Не волнует ее и то, что у меня тоже были проблемы с драками — она предпочитает упускать это из виду. Не могу ее винить. Какая мать захочет признавать, что у ее дочери есть безобразные наклонности?
Когда я не отвечаю на вопрос, мама идет к нашему расшатанному пластиковому столу с металлическими ножками, на котором еще стоят тарелки после ужина, и опускается на винтажный красный стул из винила. Она поднимает очки на лоб и закрывает ладонями глаза. Она всегда забывает, что у нее накрашены глаза, а я обычно напоминаю ей об этом, но не сейчас.
Просто скажи, куда ты ездила на моей машине без разрешения.
Я сажусь напротив, а виниловый стул скрипит в знак протеста или предупреждения, чтобы я не делала того, что собираюсь. И все же я делаю это.
— Я ездила к Джейми.
Она убирает руки от глаз, чтобы посмотреть на меня.
— К нему домой? — спрашивает она.
Качаю головой.
— Ты была в «Dizzy's»? И тебя туда пустили?
— Я сказала парню у входа, что мне нужен Джейми на пару минут. Не думаю, что они меня пустили, чтобы я там выпивала, логически обосновываю я свое решение умолчать о поддельных документах.
Все равно у меня их больше нет. Так зачем ее тревожить еще сильнее?
Она ошарашенно качает головой.
— Тебе шестнадцать, Роуз. Нет таких обстоятельств — ни одного — при которых ты можешь находиться в баре. Никакой машины на две недели. И если я узнаю, что твоя нога еще раз ступила в это место, или что ты виделась с Джейми, ты будешь сидеть под домашним арестом, пока не окончишь школу.
Я легко отделалась, но я впиваюсь взглядом в стол и молчу, потому что не хочу, чтобы она узнала всю правду.
— Я думала, мы решили, что ты будешь держаться на расстоянии от Джейми.
Не очень хорошо помню, что происходило между моментом, когда мама рассказала мне про видео, и когда я оказалась в очереди перед «Dizzy's». Но точно знаю, что разговор с Джейми за один миг стал для меня вопросом жизни и смерти.
— Мне казалось, он знает, как поступить. С просмотром.
— И что он сделал?
— Выяснилось, что он не заинтересован в разговорах со мной.
Когда она снова заговаривает, в ее голосе звучит сомнение.
— Так ты его еще не смотрела?
— Нет. А ты? — вопрос вырывается прежде, чем я успела его обдумать.
Она разглядывает свои руки, прижатые к столу, как будто не узнает их.
Она смотрела его. Моя мама смотрела. Одна.
Может, если я спрошу ее о нем, у меня не будет искушения зайти в интернет и свести на нет весь мой двухлетний прогресс в области управления гневом, паническими атаками и неконтролируемым воображением. Но когда ее руки медленно поднимаются со стола, чтобы прикрыть рот, словно она боится, что происходящее внутри нее выйдет наружу, я понимаю — спрашивать ничего не буду.
Я мягко беру ее запястья и держу их в своих руках.
— Дыши, мам, — шепчу я.
Ее голубые глаза встречаются с моими, и я вижу, как ей тяжело от того, что я ее утешаю, а не наоборот. Но ведь именно она посмотрела видео этого придурка, а не я, и, к несчастью для нее, не существует правил и книг по самопомощи для таких ситуаций. Не успеваю я об этом подумать, как у меня в голове совершенно неуместно выскакивает название: «Что делать, когда кто-то снимает гибель твоего мужа на смартфон: руководство».
