Пол Хиггинс облокотился о край великолепного мраморного камина – того самого камина, от которого так настойчиво старалась избавиться Беатрис. Он сумел отстоять его, как не позволил внести и множество других новшеств, после которых огромный дом остался бы совсем голым; нельзя же в самом деле украшать оборками и рюшечками гранитный монолит и мореный дуб. Несколько минут Пол стоял, уставившись на огонь и чувствуя нарастающее раздражение. Приподняв голову, он посмотрел на огромный портрет отца над камином и спросил:
– Как насчет ужина?
– Он тебя ждет; я оставила его в духовке.
Голос Беатрис звучал нарочито ровно и монотонно, она явно старалась держать себя в руках.
– Лорна поела? – поинтересовался доктор, не отрывая глаз от портрета.
– Да. Не могу же я морить ее голодом до семи часов вечера.
Пол не спросил: "А ты?", прекрасно зная, что Беатрис нарочно поужинала рано, поскольку сам он терпеть не мог есть в одиночестве.
Отвернувшись от камина, Пол посмотрел на свою жену. Он разглядывал ее в открытую, словно пытаясь найти в ее облике нечто такое, что ускользнуло от его внимания раньше. Он не впервые поступал так, как не впервые говорил себе, что никогда не любил миниатюрных женщин. Что-то в них всегда его раздражало. Подобно малорослым мужчинам, они, казалось, постоянно самоутверждались. Подменяя недостаток роста самонадеянностью и враждебностью. Парадоксально, но именно эти качества делали маленьких женщин самыми лучшими матерями и хранительницами семейного очага.
Беатрис Хиггинс приподняла голову, но, встретившись с глазами мужа, тут же поспешила потупить взор. Честное и волевое лицо мужа вызвало у нее содрогание. Боже, как она его ненавидела! Рот, нос, даже глаза, те самые серые глаза, которые когда-то так завораживали ее. Песочные волосы, в которых до сих пор не просматривалась седина. Если и было в мире нечто такое, что она ненавидела еще больше, так это его тело, крупное и мощное. Огромные ручищи, ступни, могучую грудь. Настоящий бык! Эгоистичный и неуклюжий. Трудно поверить, но Полу было только сорок три года, всего на семь больше, чем ей. А выглядел он лет на двадцать старше. Мысли Беатрис уплыли в будущее – ведь этот здоровяк может прожить еще двадцать лет, а то и тридцать. Сама мысль была настолько невыносима, что она вскочила.
Нагнувшись, чтобы подобрать с дивана журналы, она сказала:
– Когда поешь, замочи тарелки в раковине, в мыльной воде.
Пол нахмурился.
– Замочить тарелки… Что ты хочешь этим сказать?
Бетт выпрямилась и бросила через плечо:
– Хелен ушла!
– Хелен ушла?
– Да. И прекрати повторять за мной, как попугай!
Пол побагровел. Никому, кроме Бетт, не удавалось с такой легкостью вывести его из себя.
– Объяснись, пожалуйста! – потребовал он. – Тогда мне не понадобится повторять за тобой. Почему она ушла?
– Потому что я ее выгнала… Давай, бубни "Ты ее выгнала?" – Беатрис победоносно вскинула голову, глядя, как заходили желваки на скуластом лице набычившегося мужа. – Она мне открыто нахамила, и мне ничего не оставалось, как указать ей на дверь. Уроки Отхожего Тупика даром для нее не прошли.
– Ты должна была молиться на нее! – упрекнул Пол. – У тебя же никогда ни одна служанка не задерживалась. А теперь, когда хорошую прислугу ни за какие деньги не найдешь, у тебя хватает совести…
– Да, я ее выгнала взашей. И предупреждаю – та же участь скоро постигнет твою драгоценную Мэгги.
Беатрис развернулась лицом к мужу, крохотная, бледная, с голубыми глазами, потемневшими от ярости.
– Только попробуй! Если хоть волос упадет с головы Мэгги, тебе не поздоровится!
– Ха! – презрительно фыркнула Беатрис, топая ножкой. – Если я застигну ее с поличным, ты и пикнуть не успеешь, как она у меня в три счета отсюда вылетит. Она всю жизнь меня обчищает, каждую ночь унося кучу еды, вся ею увешивается. К концу вечера ее бюст увеличивается вдвое по сравнению с утром.
– Говоришь, она тебя обчищает? – Голос Пола прозвучал с обманчивой прохладцей. – А кто платит за все то, что достается Мэгги? Кто, я тебя спрашиваю? Так вот, послушай, что я тебе скажу. – Пол пригрозил жене пальцем, в его голосе зазвенел металл. – Моя мать при жизни всегда следила, чтобы по вечерам Мэгги уносила с собой остатки несъеденной пищи, а вот при тебе все это почему-то вдруг изменилось. Мэгги не должна к тебе приспосабливаться – она всю жизнь уносила с собой объедки, и не собирается ничего менять. Она знает, что мне это известно, поэтому в последний раз предупреждаю – оставь ее в покое!
Некоторое время они молча ели друг друга глазами. Затем Бетт медленно отвернулась и сказала, скривив губы:
– Ничего, Пол, клянусь Богом, что в один прекрасный день ты мне за все заплатишь. Не знаю – как именно, но я своего добьюсь. Я это здесь чувствую, – она прикоснулась сжатым кулачком к своей груди. – Мой час пробьет, заруби это себе на носу.
Когда Бетт уже повернулась, чтобы выйти из гостиной, послышался звонок, и она поспешила в холл, хлопнув за собой дверью.
Пол уставился на огонь. Его колотила мелкая дрожь. Он ни на минуту не усомнился, что его жена отнюдь не шутит. Из холла донесся ее голос, теперь вдруг на удивление приятный и мелодичный:
– Дженни! Каким ветром тебя занесло? Почему ты мне не позвонила?
Услышав и другой голос, Пол поспешно зашагал к двери и, покинув гостиную, тоже вмиг преобразился.
– Привет, Джинни! – Он всегда называл кузину своей супруги не Дженни, а Джинни. – Рад тебя видеть. Почему ты заранее не дала нам знать о своем приезде? Я бы тебя встретил. Заходи же! – Он провел худощавую высокорослую женщину в гостиную.
– Дай-ка мне свой чепчик, – потребовала Бетт, протягивая руку, а Дженни Чилмейд со смехом сняла и отдала ей шляпку.
– Я как раз собиралась сжечь ее, – весело сказала она.
– Давно пора, – кивнула Бетт, вертя в руках несуразный головной убор. Потом, едва ли не вихрем пролетев через всю комнату, сказала: – Садись же. Устраивайся поудобнее.
Живая и хорошенькая, с сияющими голубыми глазами, Бетт Хиггинс теперь уже совсем напоминала девочку. Впечатление усиливалось и от ее жестов, той девичьей непосредственности, с которой она ерошила свои короткие каштановые волосы. Жена доктора Хиггинса вела себя сейчас так, как всегда держалась в минуты приятного возбуждения. Никто бы даже не заподозрил, что под ангельской личиной кроется столь зловещая и мстительная натура; никто, кроме разве что двоих человек, присутствующих в гостиной – ее мужа и кузины.
А вот Дженни Чилмейд во всем представляла полную противоположность Бетт. Высоченная – пять футов и десять дюймов, – худая, угловатая, неловкая. Одежда висела на ней мешком. Лицо, под стать всему телу, было удлиненное, но с тонкими чертами. Широкий, красиво очерченный рот, прекрасные карие глаза и пышные соломенные волосы, собранные на затылке в пучок, позволили бы назвать Дженни вполне миловидной, если бы не подкачал нос. Как и вся ее фигура, он был чересчур вытянутым и бесформенным. Глядя на Дженни Чилмейд, все тут же начинали глазеть на ее нос. Вот и Бетт, даже задавая вопросы, не сводила с него глаз.
