— Да, сэр, — ответил я. — На чоппере.
— Сэр? Какого хрена? Откуда ты, черт возьми, взялся? — усмехнувшись, произнес светлый парень.
— Он бывший морпех, — сказал в мою защиту Смайлер.
— А не слишком ли ты молод для морпеха, а? — спросил Шейд.
Я пожал плечами.
— Предки разрешили мне пойти в армию в семнадцать.
— И что же ты оттуда ушел?
— Это вроде как личное. Там произошло много всякого дерьма, — я постарался, чтобы мой голос звучал скорбно и надтреснуто.
Шейд кивнул головой.
— Не продолжай, парень. Многие из тех, кто прошел через эти двери, испытали то же самое. От Вьетнама до самого Хуестана. Знаешь, в чём преимущество этого МК? Никому нет никакого дела до того, что ты натворил или повидал.
Сидящий рядом с Шейдом светловолосый мужчина пнул по ноге белобрысого парня.
— Так что заткнись нахер со своими остротами, Кай, пока я не вырезал твой умный язык. Этот пацан уже послужил своей стране. А ты не занимался ни чем, кроме пиво-понга и кисок.
Молодой блондин — Кай — нахмурился и откинулся на спинку стула.
И тут к Каю повернулся темноволосый парень и сделал несколько быстрых движений руками. Кай кивнул головой так, словно отвечал на вопрос…
Он говорил с Каем на языке жестов.
— Не обращай внимания на этих двух болванов, — сказал Шейд. — Один так помешан на бабах, что выдрочил себе все мозги. А другой, бл*дь, немой, который ни хрена не говорит никому, кроме этого своего конченого дружка.
Шейд указал на человека рядом с ним.
— Это Арч, мой ВП и старик Кая. А этот, — он указал на молчащего парня. — Мой сын Стикс. Будущее этого гребаного клуба — да поможет нам всем Аид.
Я кивнул им всем, а затем снова повернулся к презу. Он прищурился.
— У тебя есть семья?
Я покачал головой.
— Уже нет.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— В мотоциклах разбираешься? Можешь их починить и все такое?
— У меня лучше получается чинить людей.
— Ты что, врач или типа того? — спросил Арч.
— Был санитаром. Мой старик был врачом. До того как умер, он кое-чему меня научил. Морпехи обучили меня всему остальному, — ответил я.
Ложь, соскальзывала у меня с языка, словно масло.
Шейд приподнял бровь.
— Ты за него поручишься? — спросил он Смайлера.
Тот пожал плечами.
— Я знаю его только по бару Смитти, но я видел, как он ездит. Он хорош. Реально, чертовски хорош. И я не такой профи в подлатывании братьев, как это приходится делать в последнее время. Принимая во внимание ситуацию с мексиканцами, я подумал, что он может нам пригодиться.
Шейд сделал глубокий вдох, затем хлопнул по столу рукой. Посмотрев мне в глаза, он сказал:
— У тебя есть шанс, парень. Если ты продержишься несколько недель и не слишком облажаешься, мы проголосуем за то, чтобы ты стал нашим проспектом.
Меня накрыло волной ни с чем несравнимого облегчения и восторга. Первое испытание я прошел.
— Спасибо, сэр, — ответил я.
Шейд рассмеялся мне в лицо.
— И завязывай с этим своим "сэр". Я не заработал такого титула и уверен, что, в ближайшее время этого не случится. Смайлер, поставь парня за барную стойку. Если этот сукин сын переживёт целую ночь дерьма Вика и Булла, дай ему комнату. Ты отвечаешь за то, чтобы он никого не разозлил. У меня нет настроения всю ночь растаскивать трупы.
— Хорошо, през, — сказал Смайлер и повел меня в бар.
Он вручил мне бутылку какого-то алкоголя и несколько рюмок. Затем указал на группу мужчин, наблюдающих за танцем обнаженной женщины. Теперь они пили текилу прямо у нее изо рта и слизывали соль с ее грудей и бедер.
— Ты снабжаешь их патронами и делаешь все, что они скажут. Ясно?
Я кивнул. Смайлер хлопнул меня по спине, а затем отошел и присоединился к кучке мужчин в дальнем углу бара.
Наливая бухло уже пьяным мужчинам, я чувствовал, как меня переполняет решимость. Я, наконец-то, здесь. Я пробрался в логово порочных и недостойных людей. Бог привел меня в это место, чтобы исполнить его волю. А значит, я добьюсь расположения их главных и стану им максимально полезным…
… и вот тогда я разорву их на части. Уничтожу всё, что им дорого. И когда придёт время, обрушу на всех них гнев Пророка Давида… пока от этого клуба не останется и следа.
Грешники будут мертвы.
Забыты.
Будут гореть в великом адском огне преисподней.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Каин
Настоящее время…
Сквозь опухшие веки я увидел, как на пол упала еще одна капля воды. Воздух был вязким; Техасская влажность приближалась к рекордному уровню. Снаружи снова разыгралась гроза, и моя камера погрузилась практически в кромешную темноту. Вдалеке прогремел раскат грома, подбирающегося все ближе к Новому Сиону.
Через некоторое время темное помещение начали периодически освещать проблески молнии. Мелкий моросящий дождик перерос в жуткий ливень и забарабанил по крыше моей камеры. Те капли, что просачивались сквозь небольшие щели в каменном потолке, превратились в мощный, льющийся на пол поток.
Я пошевелил ногой и поморщился, почувствовав, как запротестовали мышцы. Я попытался повторить то же самое с рукой. И тяжело выдохнул от раздражения, когда все мое тело пронзила боль.
Я запрокинул голову и покосился на стену позади меня, у меня пульсировали виски. Перед глазами плыли неясные очертания, едва удерживая меня на вездесущей грани потери сознания.
Я сделал над собой усилие и, сфокусировав взгляд, подсчитал засечки, которые мне удалось нацарапать на стене заостренным камнем. Тридцать пять. Тридцать пять… тридцать пять… Я провел в этой камере тридцать пять дней. Ежедневно подвергаясь сеансам экзорцизма и снося побои от новых последователей-охранников…
— Покайся! Покайся и преклонись перед Пророком! — вопил брат Якоб, пока я висел на прикреплённых к потолку цепях.
— Нет, — прохрипел я.
Кожаный ремень снова полоснул по моей уже содранной коже, и спину пронзила жгучая боль.
— Покайся! Покайся и принеси клятву верности своему Пророку!
Я закрыл глаза, из спины потоком хлынула свежая кровь и, пробежав по моим свисающим ногам, забрызгала подо мной пол.
Я стиснул челюсти. Закрыв глаза, я молился о прощении. Молился об избавлении от этой боли… этой проклятой, нескончаемой боли…
— Ты раскаиваешься? — спросил брат Михаил.
Его вопрос ворвался мне в мозг, сердце стукнуло один, два, три раза.
— Просто покайся, и все это закончится. Покайся и вся эта боль тут же прекратится. Покайся и присоединись к своему брату, чтобы вместе с ним вести людей в рай. Покайся и никогда больше не заглянешь в эту камеру.
Я затаил дыхание, почувствовав, что искушение подчиниться требованиям Иуды вот-вот сорвётся у меня с губ. Слово «каюсь» балансировало на кончике моего языка. Моему измученному телу страшно хотелось его произнести, просто ради передышки. Но тут я вспомнил ритуал Дани Господней, свидетелем которого стал, и моя душа окаменела… боль… страх… акты педофилии, содеянные от моего имени…
Я выдохнул сдерживаемое мною дыхание и почувствовал облегчение.
— Нет… Я не покаюсь… Я никогда не покаюсь…
Я не открывал глаз. Я крепко их сжал, когда мне в ребра врезался увесистый кулак, вырвав из моего саднящего горла глухой рёв. Но мне было все равно. Я бы не стал преклоняться перед братом.
Я не мог… просто…не мог…
Перед глазами снова всё поплыло, и я помотал раскалывающейся головой, стараясь не потерять сознание. Мне надоело просыпаться дезориентированным в кромешной темноте и полном одиночестве. С меня хватит боли в костях, разодранной кожи и рвоты. С меня хватит истеричных проповедей моего брата о Судном дне, разносящихся через динамики на всю общину.
