— Чёрт! А так хотелось! — деланно вздохнула я, между делом переводя дух. — Ну, почему я не промолчала? Так бы ходила в сейчас дамках, — произнесла как можно ровнее, в то время как сердце в груди едва не выламывало рёбра.
— Закатай губу, — хмыкнул он в ответ, показывая свою широкую спину, пока направлялся к своему креслу. — Фантазёрка…
Наш уговор был древним как мир, так как был заключён во времена студенчества, но до сих пор продолжал действовать и сулил любому из нас заманчивые возможности.
Малейшая инициатива любого из нас, приведшая к телесному контакту в недружественном ключе, и тот, кто нарушил правила, становился щедрым «Джином» другой стороны.
По-детски! До абсурда смешно, но мы всё ещё соблюдали эти правила. Ещё бы… ведь бы оба знали, что потребуем друг от друга. И это держало нас в тонусе.
Обычно, подобные случаи не выходили за рамки приличия и происходили в шуточном формате, но сегодня впервые всё выглядело иначе. Чёрт!
— Жаль, — наигранно вздохнула я. — Так хотелось огромный дом…за чужой счёт, — засмеялась я, пытаясь замаскировать свою неловкость.
Дьявол! Ведь он, правда, меня едва не поцеловал. И… я тут же испугалась.
К чёрту мечту о доме. Провались он пропадом. Случись этот поцелуй, настал бы конец нашей с ним многолетней дружбе. И как итог я бы не смогла общаться с ним как раньше. Не смогла смотреть в его глаза как прежде…
Нет, к этому я не была готова. Даже не смотря на закидоны, я уважала Льва. Дорожила нашими отношениями. Ценила его светлый ум, доброе сердце и, самое главное, нуждалась в его поддержке.
Боже, да если бы не он, как бы я смогла справиться с тем, что произошло несколько лет назад?
— Всегда знал, что женщины — хитрые и коварные существа, — проворчал он, корча из себя обманутого. — Дом она хочет… Знала бы ты, чего хочу я… Иди, тебя Синицына ждёт. И скажи ей, наконец, что чудес не бывает…
Синицына. Совсем забыла, что видела её в коридоре.
Услышав фамилию глубоко несчастной женщины, тут же вернулась в суровую реальность.
Тяжело вздохнув, ловко поправила выбившуюся прядь из пучка на затылке. И, перед тем как покинуть кабинет Льва Алексеевича, обернулась, чтобы произнести:
— Ты не прав, Сладких, — печально улыбнулась ему, качнув головой. — В чудеса нужно верить всегда…
Вложив в свои слова частичку собственной боли, покинула друга, по пути набирая наизусть заученный номер телефона заведующей детского дома.
Глава 4.
— Мединская? — ответила мне тут же женщина, которую я видела чаще, чем мать родную. — Ты весьма вовремя… нашёлся твой беглец, наконец, приезжай давай.
Как гора с плеч от услышанного.
Ванечка…
Нашёлся негодник. Сколько всего передумали, где только не искали…
— Где? — сглотнув ком в горле, выдавила из себя и кивнула коллегам, проходящим мимо меня.
Меня переполняли эмоции счастья и радости. Хотелось, как следует расспросить её обо всём, но кругом мелькали знакомые лица, которым некоторые стороны моей жизни знать было не совсем обязательно.
Наконец-то… нашёлся… Сейчас до безумия хотелось сорваться в дом-интернат. Снова увидеть своего мальчика. Обнять, прижать к своему сердцу очень крепко. Столько дней в разлуке…
— Так попрошайничал, проказник, на электричке сцапали, да в приёмник передали. Там уже инспекторша с соцзащитой связалась. Везут к нам… ух, я этому паразиту уши-то…
— Не ругайте его, Елизавета Федоровна, — перебив, попросила её. — Вы ж знаете… — снова сглотнув, добавила. — Там мать его… рвётся к ней…
— Да знаю я, — выдохнула с раздражением Зоркая. — Получше тебя знаю. Полянская снова взялась за старое. Для неё ж ведь Иван попрошайничал… да сама ведь знаешь.
Всё верно она говорила, и возразить даже нечего.
Тяжело вздохнув, потёрла висок, чувствуя нарастающую тупую боль под пальцами.
— Я заберу его… — повторила в сотый раз, как мантру. Скорее, не для неё, а для себя. — Не долго осталось.
Не думала, что всё так обернётся. Ещё два года назад этот мальчишка должен был стать моим. Навсегда. Вместо того, которого потеряла когда-то по собственной глупости…
Сыночек… милый мой. Безумно желанный, но пока такой недосягаемый.
Добрый, милый ангелочек с голубыми глазками и белым, словно облако, пушком на голове. При взгляде на него сердце сжималось. Ожоги, шрамы и взгляд… серьёзный такой, не по годам глубокий. Сколько всего натерпелся этот малыш за свои восемь лет. Страшно представить. Три года назад, как увидела его, так сразу твёрдо решила, что мой он… самой судьбой мне предназначен. Для него мои тепло и ласка в душе теплились. Для него моя любовь нерастраченная…
Этот ребёнок столько горя и зла повидал. Столько всего натерпелся, что должен был очерстветь, озлобится… но… я не позволила. Рядом была. Под крыло взяла, поверить в лучшее заставила. И у нас бы все получилась, если бы… не мать его. Распутная…
Эта женщина под заключением находилась и с тем букетом страшных болезней что имела, не должна была выйти оттуда. Все были просто в этом просто уверены. Но… всё произошло иначе.
— Да ты теперь попробуй его забрать… дело это гиблое, — хмыкнула женщина в трубке. — Месяц уж парню покоя не даёт эта тварь. Всё тёрлась здесь, и вот тебе…
— Я поговорю с ним… — произнесла как можно увереннее, остановившись у двери своего кабинета. — Поймёт. Большой уже… И её отыщу. Пусть оставит парня. С ней у Ивана нет будущего.
— Лика, — снова вздохнула женщина. — Послушай меня, как мать тебе говорю, пустое это, — снова завела свою песню, которая длилась больше месяца. — Она парня взбаламутила. Против тебя настроила…
Нет. Слушать не хотела. Мой он. Не отдам. Денег найду, дам ей. Что угодно, лишь бы отказалась… А Ванечка, он умный. Сердцем меня чувствует…
— Елизавета Федоровна, не надо. Не отступлюсь. Столько сил вложено. Мой он! Мой… Скоро приеду, не ругайте его… — закончив с ней разговор, толкнула дверь внутрь и, кинув взгляд вправо, произнесла: — Проходите, Синицына.
Мыслями и сердцем была не в клинике, не рядом с пациентами, но до окончания смены ещё был целый час.
Заняв свое кресло и отыскав карточку сидящей передо мной женщины, вскинула на неё глаза и тяжело вздохнула.
Знала, зачем она здесь. Как никто другой знала. На себе всё это пережила. Но… в отличие от неё сдалась. Оставила…
— Люба, — начала я, откинув в сторону медицинскую этику. — Послушай меня, милая. Остановись… хватит уже.
Женщина, подняв на меня взгляд полный безнадеги и отчаяния, тут же прикрыла веки и всхлипнула. Потом едва различимо качнув головой, уронила лицо в ладони.
— Мы сделали всё… и даже больше, — продолжила я, смотря на её подрагивающие плечи. — Операции, подсадки всё бесполезно… сколько их было? Со счёту сбились. Не мучай себя… не надо.
Мне её было искренне жаль. Мы боролись. Столько лет боролись, но всё оказалось бесполезно. Я видела, как она мучается, но каждая провальная подсадка давалась ей всё тяжелее.
— Вы не понимаете, — всхлипнула она. — Никто меня никогда не поймёт…
Снова спрятав лицо в ладони, продолжила беззвучно плакать, пока я прокручивала в своей памяти всё то, что пережила когда-то сама.
Обследования, операции, консилиумы, подсадки… Всё тщетно.
Одно трусливое решение, и моя жизнь поделилась на до и после.
Если бы я только могла повернуть время вспять. Если бы…
Но, ошибок молодости уже не исправить, и теперь мне, так же, как и ей, не суждено почувствовать своего малыша у себя под сердцем. Никогда…
— Я тебя понимаю, — уронив руки на стол, произнесла я серьёзным тоном. — Очень хорошо тебя понимаю, Люба… Двенадцать лет назад, учась на первом курсе института, я сделала аборт и… теперь не могу иметь детей. Так же, как и ты.
Обещала себе, что никогда и никто не узнает о моём постыдном поступке, но сегодня… нарушила своё слово. Эта женщина должна была услышать и понять, что она не одинока в своём горе. Есть люди, которые так же, как и она, переживают ту же боль.
