что его там и вовсе нет.
Дина
Дождь начинается еще в дороге. И без того серый промышленный город выцветает как будто полностью. Сейчас он так похож на меня… Серую, неказистую. Гляжу на себя в зеркало заднего вида. Да, ничего особенного. Знала бы, что после операции мне ничего нельзя будет поменять, может, успела бы сделать какой-нибудь модный тюнинг. А так казалось, куда спешить? Да и зачем? Если все у меня хорошо. И вообще, и в личном…
Мысли о личном напрягают. Сковывают расслабленные недавним массажем мышцы. Сама того не замечая, я сбрасываю скорость. Едущим следом машинам приходится идти на обгон. Но никто не решается меня обсигналить. Побаиваются. Моя тачка такая одна в целом городе. Всем понятно, кто за рулем.
Немного приоткрываю окно. Просовываю в образовавшуюся щель ладонь. Разгоряченная кожа покрывается холодной осенней моросью, и так, через руку, я будто вся ей напитываюсь. Мимо проносятся промзона, склады, заводские трубы, линии электропередач прошивают проводами серое небо и, удаляясь в перспективу, делаются все меньше. Столько деталей, а глазу не за что зацепиться. То ли дело за городом. Там все намного красивей. Серебристое извивающееся тело реки, внушительные горы, окружающие живописное озеро, которое летом иногда даже прогревается до приемлемых температур. Тогда, нарушая мой покой смехом, пьяными разговорами о жизни и дерьмовой музыкой, из города подтягиваются толпы народа. Но осенью вокруг почти никого. Лишь иногда пикники устраивают.
Сворачиваю с трассы, проезжаю еще километров пятнадцать, и вот, наконец, он… Мой дом. Дом стоит на сваях. Черный металл и дерево. Шикарный скандинавский дизайн, огромные, выходящие на воду и горы окна… Я обожаю здесь все. Но иногда… Иногда я чересчур остро ощущаю в нем свое одиночество.
Я ставлю машину в гараж и выхожу. Над головой тут же возникает большой черный зонтик.
– Спасибо, – киваю охраннику. Если я отстояла свое право самостоятельно передвигаться по городу, то тут к СБшникам все же пришлось прислушаться. Жить одной так далеко от цивилизации страшно. Город у нас суровый. Кругом полно тюрем. – Я часов в шесть опять отъеду. – Предупреждаю, потому как это положено. Охранник кивает. В сумке вновь коротко тренькает телефон. Я тянусь к кармашку, захожу в заботливо приоткрытые двери, скидываю лоферы. Одной рукой расстегиваю пальто, другой – разблокирую экран. Он? Или не он? Он все же… Ну, да и черт с ним. Хуже этот день вряд ли станет.
– Алло!
– Дина… Привет. Я… – видно, Гарипов не ожидал, что я все-таки отвечу. В трубке повисает пауза. – Я хотел поздравить тебя с днем рождения, – наконец, через силу выдавливает он. И этот до боли знакомый голос до сих пор будто тянет меня за кишки.
– Спасибо.
Если бы все мои чувства не поглотила боль, я бы, может, посочувствовала Рустаму. Он ведь не совсем пропащий. Даже, можно сказать, совестливый. Уверена, решение бросить меня в самый сложный, самый страшный период жизни далось ему весьма нелегко. Ага, в муках прямо-таки… Хмыкаю. И прислоняюсь лбом к теплой деревянной панели, которыми, по моему незатейливому вкусу, декорирован коридор.
– Э-м-м… – протягивает Гарипов. – Как ты себя чувствуешь?
С тех пор, как мне провели операцию по трансплантации печени, девяносто девять процентов моих знакомых начинают разговор именно с этого опостылевшего вопроса. А ведь я больше не умираю и веду вполне обычную жизнь. Даже могу родить, если захочется. Тогда как Рустамчик боялся остаться со мной бездетным. И вроде как этот довод стал для него решающим. А там, кто знает?
– Нормально, – удивленно замечаю я. – А что такое?
– Нет-нет, ничего… Просто… Как ты?
Какой бессмысленный и, тем не менее, изматывающий разговор. Что сказать? «Я жива? И почти здорова? Зря ты меня хоронил?» Ну, нет… Это прозвучит упреком. А мы же, мать его, не быдло какое-то, а вполне цивилизованные люди. Я – так вообще даже скандал не стала закатывать, когда узнала, что он, пока я по реанимациям… хм, очень быстро нашел с кем утешиться. Тогда главным мне казалось, что я осталась жива. Боль от предательства пришла потом, с выздоровлением.
– Да нормально, слушай… Вот из СПА приехала. Ты не был? На Кузнецкой. Прямо очень рекомендую. А теперь собираюсь на вечеринку. Светка устраивает. Если хочешь, приходи, – накидываю, зная, что он никогда не согласится. Так, дурачусь, чтобы Рустам чего доброго не подумал, будто мне до сих пор есть до него дело.
– Нет, я не могу. Она же меня ненавидит.
– Кто? Светка? А что, есть повод? – кошу я под дурочку, и от моей цивилизованности не остается следа. Ее налет сметает бурлящим потоком желчи.
– Ну, зачем ты так? – голос Гарипова прямо-таки сочится показным сожалением.
– А ты? Господи, Рус, столько времени прошло. У меня совсем другая жизнь. Другой мужик, в конце концов…
– И что? Твой мужик не будет против, если я заявлюсь?
– Он понимает, что наша история в прошлом.
«Какой другой мужик, Дина? Вымышленный?» – усмехается внутренний голос. А другой ему отвечает: – «А если и так! Гарипов этого никогда не узнает. Просто потому что ему не хватит яиц прийти и проверить мои слова».
– Нет. Я… может, как-то в другой раз поужинаем, без свидетелей. Поболтаем…
– Ну, смотри, как знаешь. Ох ты ж черт! Извини, мне давно пора собираться.
– Конечно-конечно. Еще раз с днем рождения.
Я отбиваю вызов, чтобы не слушать короткие гудки. Откладываю телефон, смотрю на свои дрожащие руки. Мы не общались… сколько? Месяцев восемь. Не надо было и начинать.
Поднимаюсь к себе, хлопаю дверью спальни. Застываю у панорамного окна, выходящего на озеро с громоздящимися за ним горными хребтами, по случаю осени убранными в золото и багрянец. Рука привычно ложится на живот. Но стоит мне осознать этот жест, как она тут же, будто обжегшись, отдергивается и повисает вдоль тела плетью. Об этом я вообще не могу вспоминать… И не думаю, что смогу когда-то. Время ни черта не лечит. Люди безжалостно врут.
Чтобы окончательно не раскиснуть, включаю комедию, которая нравилась мне в прошлой жизни. Потом долго выбираю наряд. Дело это довольно сложное. Старые вещи мне велики, а новых, подходящих случаю, нет. Максимум на что меня хватало в плане шопинга
