за собой дверь. Мобильный вибрирует.
— Да. — лениво отвечаю, не ожидая ничего хорошего, после того, что мы с Настей устроили…
— Ну, вы отожгли, Марат! По городу план-перехват! Салимов на ушах стоит, и Горжецкий вместе с ним.
— Еще бы… — хмыкаю удовлетворенно, — Не каждый день встречаешь живых трупов. Ты многое сделал для меня, Гаяз. Для нас… — начинаю, подбирая слова.
— Не надо. Рано пока, Марат. Отлеживайтесь. На связи.
Покорно киваю, сбрасывая вызов. План сработал, и события развивались в нужном для нас с Настькой русле. Ухарь-Горжецкий, наверняка, окажется сообразительнее старика-Салимова и начнет расследование. По крайней мере с этого бы начал я, если бы перед глазами возник человек, пропавший без вести, а потом найденный мертвым. Конечно, от ищейки во мне, как говорится, и хвоста не будет, но мозгами-то нужно пользоваться! Думаю, эксгумация трупа, найденного в портовой зоне быстро прояснит ситуацию, и у господина Салимова начнутся настоящие неприятности. До этого времени мы с Настей должны просто лечь на дно.
— Ищет? — слышу за спиной сонный Настин голос.
— Угу, — отзываюсь, шлепая в микроволновку какое-то блюдо и нажимая «пуск». — Лежим. — оборачиваюсь, оглядывая девчонку с головы до пят.
Красивая, по-настоящему нежная и желанная… Не будучи эстетом, я считал и считаю женской красотой простые привычные черты — милое лицо, сочные губы, мягкую кожу. И пускай при всем этом даже будет капелька стервозности — не портит! Завернувшись в простыню, Настя обхватывает себя руками, и подворачивает стопу на пальцы, подойдя ко мне. Тонкие лодыжки, колени, выпирающие ключицы… Пальцы пробегают по скулам, спускаясь на шею, не в силах оторваться от нее, расслабленной и спокойной.
— Тебе надо поесть.
Кивает, упираясь лбом в мою грудь. Это ее «повинуюсь», знаю. Обнимаю за плечи, чмокая в макушку, и усаживаю за стол. Микроволновка жалобно пищит, и я раскладываю на столе еду, приборы, щелкаю кнопкой электрического чайника.
Понимаю, что надо бы поговорить, но на ум ничего не идет. В кои-то веки в голове ясно и пусто, а еще… я не знаю, чем закончится наш вояж. Горячность — она хороша для хирурга, когда счет идет на секунды и ошибка равна жизни, но в нашем деле — не уверен. Тот же самый Горжецкий, стоит ему разыскать нас первым — не будет церемониться. Получив от Салимова деньги, ему уже не интересно, пахнут они дерьмом или кровью. Живая девчонка станет проблемой, от которой он захочет избавиться. И по большому счету уверенности в этом нет, не будучи свидетелем их предыстории.
— Думаешь, как быстро нас найдут? — прерывает мои рассуждения Настя, отставляя тарелку. — Я наелась. Очень вкусно и спасибо. — тонкие пальцы аккуратно опускают приборы, скользя вниз, на колени.
— Думаю, что будет, если это произойдет. — отвечаю нехотя.
— Я не нужна Горжецкому, а отец… он не посмеет при свидетелях, да и вопросы сейчас основные к нему. Мне кажется, что я, наоборот, представляю больший интерес в плане наследования, если отец не просадил все, что было… — горестно заключает.
— И это возможно. Тебе виднее… — поднимаюсь из-за стола и убираю тарелки. — Чай будешь?
— Буду.
Повисает неловкая пауза, когда я чувствую спиной ее взгляд. Расстроенный? Сожалеющий? Что у нее в голове?
— Насть… — оборачиваюсь, видя мокрое от слез лицо.
— Что, Насть? Мне страшно до крика! Я боюсь за тебя! Одного любимого человека мне уже пришлось похоронить в своей душе! Думаешь, я наивная дурочка? Ты узнал про Юрку и молчишь, чтобы я не психовала. Он ведь погиб? Как?
Голос срывается на хрип. Бросая свою затею с чашками, в два шага оказываюсь рядом, хватая за плечи.
— Ты должна быть сильной! Ты в тысячу раз сильней меня и… тогда ты получишь настоящую свободу, продолжишь учиться, будешь распоряжаться своими деньгами! Ты заслуживаешь этого! — моя горячая тирада затухает в бесконечном зримом отрицании Насти.
Она мотает головой, беззвучно оспаривая.
— Марат, я не ты. Не знаю, каким образом я все еще не свихнулась, но боюсь, что это запросто случится.
— Тогда я буду рядом. Хочешь? — заглядываю в заплаканные глаза, полные боли и страха. — Я не решил, куда поеду и поеду ли вообще. Гаяз уговаривает остаться. Мы будем видеться, Настьк! — пытаюсь улыбнуться, но выходит тоскливо.
— Ты и так подставляешься, Марат. — вздыхает, растирая слезы. — Да! Я хочу, чтобы ты был рядом! У меня никого больше нет! — они снова бегут ручьями по бледному лицу, царапая меня изнутри.
— Ну, вот и славно, девочка. — прижимаю ее к себе, поднимая вертикально со стула вместе с коконом простыни. — Мы обязательно что-нибудь придумаем.
Душа рвется в клочья, понимая, предаю. Предаю свою единственную любовь! Свою Настьку, русоволосую красавицу с синими как небо глазами с моим ребенком под сердцем! Подонок! Пусть меня проклянет судьба, но эта… Настька не выживет, черт бы ее побрал! Ей страшно и нет другого человека рядом, способного думать не о себе. Как только станет известно, что ей достанется хоть часть от состояния Салимова, выстроится очередь разорвать ее на куски, взять в жены, «осчастливить» своей продажной рожей! Не отдам…
Малодушно продолжаю молчать, прижимаясь губами к макушке Насти. Тошно от непонятно откуда взявшейся робости, трусости. Не пасовал, когда тащил ее несколько километров по лесу, дочищал, истекающую кровью, а сейчас словно в реальность вернулся — вот она, живая, здоровая девчонка, которая пару часов назад кричала в оргазме, что любит. А я дрожу, словно не новая жизнь у меня начинается, а прежняя все еще в лоскуты! Невозможно отмотать ленту назад, не вернуть, не поднять из могилы — повторяю себе как заклинание, понимая, что мое малодушие лишь в обычной человечьей природе. Мы не созданы жить в одиночестве. Тянет, и к Настьке меня тянет как сумасшедшего, тем более, что мазаны мы с ней одними приключениями в лесной чащобе.
Может, и был другой путь, но я пошел именно этим, спас ее, поднял на ноги, согласился помочь в ее детской авантюре. Так какого хера мне еще надо?
Кинь в мою душу нежность -
Осколки получишь в ответ.
В этом гребаном мире, реальности
И осколка красивого нет.
Кривые и кровью политые
Как резаные зеркала
Я воткну в твою нежность пушистую
Чтобы корчилась и умерла.
Солнце уже садилось в рваные сизые облака, и ветер нещадно ныл в верхушках сосен. Прибрежные, едва вцепившиеся в песок, они годами терпели его, питаясь соленой влагой моря и изнывая от жажды под палящим солнцем. Странные существа — к чему столько мук? Ради того, чтобы десятилетиями взирать на водную
