вспоминать больно.
Больно, потому что я все еще помню, как мама плела паутинки ажурных салфеток, создавала забавных сказочных героев и показывала онемевшей от восторга соплюхе с косичками, как правильно управляться с крючком.
Когда кажется, что тело вот-вот распадется на кусочки, а от мыслей взрывается голова, я тоже вяжу игрушки.
Расставляю их вдоль стены, захламляю обмякшими фигурками комнату, но, сдавшись, собираю в мешок и отношу к мусорным контейнерам у общаги.
Что-то горячее ползет по щеке. Провожу по ней ладонью и внезапно обнаруживаю мокрый след.
— Истеричка. Нашла время... — Матерюсь под нос, накрываю отрезанные бирки резиновым ковриком, отправляю жилет к кардигану и, глубоко вдохнув, выхожу в зал.
Скопировав мимику той самой гламурной чики, брезгливо сваливаю на стол якобы не подошедшие шмотки, и, ангельски улыбаясь, без приключений миную охрану и рамку.
За спиной хлопает дверь, дурной апрельский ветер набрасывается с разбегу, выбивает из легких воздух, игриво дергает за волосы и хлещет ими по лбу.
Выуживаю из кармана шапочку, разворачиваю и нахлобучиваю на голову.
Настроение взлетает к мутным серым небесам. Теперь мне не холодно и не страшно — свитер отлично исполняет свое предназначение, неприятности с шарагой отошли на десятый план. Нужно только поужинать, и как можно плотнее. Потому что возможность позавтракать представится не раньше завтрашнего обеда.
Перепрыгивая трещины сырого асфальта и огибая зеленеющие газоны, спешу к оживленной парковой площади и по косточкам перебираю события долгого дня. Поразительно, как все взаимосвязано.
Если бы не кураторша, по окончании занятий вздумавшая спасти мою душу, я вполне могла бы сейчас валяться на диване и лопать мороженое — дома мир и уют, когда папа трезвый. Однако стоит ему выпить, и в мозгах переключается адский тумблер. Его невозможно ни в чем убедить и, несмотря на увечье, физически одолеть.
Но мне все равно жаль отца, он — единственный, о ком я забочусь.
И никто, кроме него, не заботится обо мне.
* * *
Нынешняя весна выдалась стремительной и теплой, летние веранды кафешек открылись раньше срока и каждый вечер до отказа заполняются людьми.
Сажусь на скамейку в окружении каменных урн и подстриженных прямоугольных кустов, вытягиваю гудящие от напряжения ноги в грязных кедах и, будто невзначай, бросаю взгляды на столики под разноцветными зонтами.
Невзирая на непогоду, посетителей много и сегодня: дети капризно кривятся, выковыривая из сдобы изюм, жирный дядька, двумя руками вцепившись в шаверму, вгрызается в ее сочную мякоть и, причмокивая, самозабвенно жует.
От голода сводит скулы, я давлюсь обильной слюной и едва остаюсь в сознании — впредь не буду воротить нос даже от недосоленных столовских щей.
Не покидаю наблюдательный пункт и смиренно жду — рано или поздно найдется зажравшийся жлоб, который не доест картошку фри, оставит на подносе пару наггетсов, надкусанный пирожок с вишней и недопитый молочный коктейль.
Я не гордая. Мне не в падлу.
Хотя, кого я пытаюсь обмануть? Уязвленное самолюбие горчит на языке, разрастается до ненависти и обжигает нутро почище попавшего на рану змеиного яда.
Вконец хреново еще и оттого, что в нескольких метрах, за плетеной загородкой, расположилась компания молодежи — яркой, разношерстной, беззаботной, веселой.
Невольно залипаю на них: разноцветные патлы, шмотки крутых молодежных брендов, широкие улыбки, громкий, искренний смех. Довольно милый увалень слегка виноватого вида, нервный дерганый тип с зеленым хаером и хрупкий нежный ангелочек. А с краю, расслабленно откинувшись на спинку пластикового стула, сидит бледный брюнет в черной ветровке.
Он тоже вовлечен в общение — внимательно слушает, задает вопросы, подробно и обстоятельно отвечает, но все равно находится будто бы вне беседы и выше всех остальных.
Аристократ. Таких я обычно стараюсь не видеть — все равно ничего не светит.
Парень задумчиво барабанит по столу черными ногтями, элегантно смахивает роскошное каре, и идеально красивое, словно выточенное из мрамора лицо приковывает к себе все мое внимание и мысли. Даже отсюда, с расстояния нескольких метров, я утопаю в зеленых расфокусированных глазах, и сердце замирает — сладко и больно. Что же, вашу мать, происходит с человеком, когда он подходит близко и смотрит в упор?..
Сглатываю очередную порцию слюны, борюсь с легким головокружением, глубоко дышу. И наконец замечаю вульгарно раскрашенную томную телку на стуле справа. Она подается вперед, буквально разложив сиськи на столешнице, подпирает ладонью подбородок и обкуренно улыбается. Отрешившись от всего земного, красавчик плотоядно вглядывается в ее глубокое декольте и изрекает:
— Май дарлинг, кажется, ты опять забыла дома лифчик.
— Специально для тебя, дорогой. Специально для тебя...
Дергаюсь, как от плевка и заливаюсь досадной позорной краской.
Ками, Никодим, Дейзи...
Эти идиоты гораздо старше, но обращаются друг к другу по кличкам. Наверняка учатся в престижных универах, сидят на мамкиных шеях, поэтому до сих пор и бунтуют — чего стоит один их претендующий на оригинальность внешний вид.
Я тоже когда-то хотела поступить в вуз, на дизайнера. Общаться с интересными людьми, поглощать новые знания, творить. Училась в школе почти на отлично, но... после девятого отправилась осваивать профессию повара-кондитера — куда более полезную и практичную.
А период булавок в носу и вовсе прошел стороной — не до протестов, когда полагаешься лишь на удачу и собственные силы.
В конце концов, пришло смирение: я никогда не вознесусь к звездам, моим именем не назовут город. А красавцы с одухотворенными лицами предпочтут красивую богатую стерву, а не меня.
Порыв ветра с хохотом проносится над крышами, застревает в кронах и обреченно затихает, парень с каре как по наитию поворачивается, перехватывает мой взгляд и, прищурив волшебные глаза, надменно усмехается:
— Эй, пацан, что-то интересное написано на моей роже?
* * *
Секунды растягиваются в бесконечность, где-то на фоне шумят деревья, урчат моторы машин, раздаются неразборчивые разговоры. Безмятежный взгляд шарит прямо по душе, и я не могу понять, как такое возможно.
Всевидящие зеркала и яркие лампы... они снова окружают меня. Выхватывают из сумрака комплексы, страхи и сомнения, надежно спрятанные в потайных углах и безжалостно вытягивают на поверхность.
"...Кто ты, Кира?.. Дочка алкоголика, голодная и нищая воровка с внешностью куклы из коллекции Монстр хай. Он видит твой уровень..."
Ошалело моргаю и задыхаюсь от невыносимого стыда.
Компания притихла, в недоумении таращится — кто-то продолжает медленно жевать, кто-то застыл с набитым ртом. Томная деваха покровительственно усмехается. А красавчик, высокомерно вздернув подбородок, ждет ответа.
Мне не нравится его взгляд.
Так — с жалостью, омерзением, опаской — смотрят на
