— Это не подождёт? — бросаю взгляд на часы. До первого урока осталось десять минут.
— Нет, Палыч говорит, дело срочное. Он нервный какой-то с утра. Даже не знаю, что за муха его укусила.
Алла смотрит на меня с сочувствием. Она понимает, что это плохой знак. Я работаю здесь чуть больше года, со своими обязанностями справляюсь, на рожон не лезу, ни с кем не конфликтую, чтобы не потерять хорошую должность. Это не простая общеобразовательная школа, а частное заведение. Я получаю достойную зарплату, в других местах мне ничего подобного не светит.
Внутри всё сжимается от тревоги, когда я захожу в кабинет директора. Анатолий Павлович угрюмо и долго меня рассматривает, отчего я совсем теряюсь. Сажусь в кресло, руки на коленях складываю, застываю в ожидании приговора. Нутром чую, что ничего хорошего мне не светит. Директор тяжело вздыхает, нарушая звенящую тишину.
— Мне жаль это говорить, но ты уволена.
— За что? — вскидываю голову. Я ожидала выговор или штраф, но никак не увольнение. Это несправедливо!
— Сама знаешь, — кривится Анатолий Павлович. — Я ничем не могу тебе помочь.
— Это из-за Владимира Громова?
— Да.
— Я признаю, что поступила опрометчиво, но это больше не повторится! Ксюша плакала, я всего лишь хотела успокоить расстроенную девочку.
— Твои мотивы не важны, Виктория, — вздыхает Анатолий Павлович. — Я не могу поступить иначе. Громов спонсирует нашу школу. Он ясно дал понять: или ты увольняешься, или он переводит свою дочь в другое учебное заведение, тем самым лишая нас огромной суммы. Мне жаль…
— Но я ничего плохого не сделала, — говорю, заранее понимая, что всё бесполезно. Богатые люди всегда топтали бедных. Стоит перейти дорогу таким, как Громов, и твоя карьера в один миг будет разрушена.
— Понимаю, — кивает Анатолий Павлович, его лицо бледнеет. — Но и ты меня пойми: нужно быть сумасшедшим, чтобы отказаться от финансовой помощи Громова.
— Я подвела Евгения Леонидовича, — вздыхаю, остро чувствуя свою вину.
Полтора года назад я писала у него дипломную работу. Перед защитой Евгений Леонидович спросил о моих планах на будущее. Я тогда не работала и каждый день ждала, что Паша сделает мне предложение. Вот выйду замуж — потом об официальном трудоустройстве задумаюсь. Я озвучила свои планы Евгению Леонидовичу. Он головой разочарованно покачал и сообщил, что в одну частную школу требуется учитель английского языка. Я, немного подумав, согласилась. Не могла больше сидеть дома и ждать у моря погоды.
— Ничего подобного, — сердится директор. Они с Евгением Леонидовичем старые друзья. — Ты никого не подвела.
— Угу, — усмехаюсь грустно. — Спасибо вам за доброту и понимание, Анатолий Павлович.
— Не нужно, — отмахивается он.
— Я должна отрабатывать две недели? — спрашиваю с надеждой. Я не готова так быстро распрощаться со школой и учениками.
— Нет, — отводит взгляд директор. — Ты свободна.
— А как же уроки? У меня сейчас девятый класс…
— У них будет классный час вместо английского, — откашливается Анатолий Павлович. — Мы уже ищем тебе замену… Всё, иди, Виктория, не трави душу.
Он отворачивается, делает вид, что очень занят проверкой каких-то бумажек. Я поднимаюсь и выхожу из кабинета директора. Звенит звонок. По привычке дёргаюсь, боясь, что опоздаю на занятие. Но всё осталось в прошлом. Моя жизнь изменилась за несколько часов. Разве так бывает? Что я скажу Паше? Евгению Леонидовичу? Родителям? Я всех подвела.
— Виктория Андреевна! — слышу знакомый детский голос. Ко мне подбегает взволнованная Ксюша. — С вами всё хорошо?
— Терпимо, — отвечаю я. Не хватало ещё ребёнка загрузить своими проблемами. — Лучше скажи, как твои дела?
— Тётя Рита до сих пор болеет, — вздыхает девочка. — Поэтому в школу меня папа привёз. Он сегодня в хорошем настроении. И он больше на вас не сердится. Честно-честно, он сам сказал!
— Это хорошо, — улыбаюсь я, не желая расстраивать Ксюшу. — Извини, мне надо идти.
— Мне тоже. До встречи, Виктория Андреевна, — и она бежит по коридору, смешно подпрыгивая и размахивая небольшим портфелем.
Удивительно, что у такой обаятельной умной малышки оказались такие неприятные родители. Я собираюсь вернуться в учительскую и собрать личные вещи, но от внезапной догадки замираю на секунду, а затем мчусь на выход. Если Ксюшу привозил её отец, велика вероятность, что он всё ещё здесь.
Вылетаю на улицу, бегу в сторону парковки. Владимир как раз подходит к чёрной машине. Терять мне больше нечего, поэтому я выкрикиваю его имя. Громов медленно оборачивается. На его лице мелькает удивление, а затем непроницаемая холодная маска вновь сковывает красивые черты.
— Что тебе надо? — недовольно спрашивает он.
— Хоть капельку уважения — это во-первых, — на эмоциях бросаю я. — А во-вторых, в глаза вам посмотреть захотелось. Что, гордитесь собой, да? Уволить девушку только за то, что она проявила внимание к вашей дочери, — это настоящий мужской поступок, не так ли? Впору друзьям об этом рассказывать. Смотрите, какой я классный — одним взмахом руки чужие жизни разрушаю.
— Всё сказала? — спокойно уточняет Владимир. Ни один мускул не дрогнул на его лице, будто он вообще меня не слушал.
— Нет, не всё. Ксюшу вы тоже будете в подобном ключе воспитывать? Да? Хороший же вы ей пример показываете. Не проявляй человечность, не помогай ближним, не твори добро — иначе от тебя избавятся на следующий же день! Уволят в разгар учебного года.
Владимир смотрит куда-то за мою спину, и его лицо оживает: в глазах мелькает замешательство, брови взлетают вверх. Он делает шаг вперёд.
— Папочка, это правда? — тонким голоском спрашивает Ксюша. Она недоверчиво смотрит на Владимира, затем на меня. В её чистом взгляде столько надежды, она ждёт, что мы опровергнем её догадку, скажем, что она неправильно всё поняла.
— Ты должна быть на уроке, — хмурится Владимир, пытаясь скрыть растерянность.
— Я забыла форму в машине. У нас физкультура сегодня, — бормочет Ксюша. — Так это правда? Ты уволил Викторию Андреевну?
— Нет. Её уволил директор школы.
— Но ведь по твоей просьбе, да?
— Дела взрослых тебя не касаются, — складывает руки на груди Владимир.
Ксюша мотает головой, всхлипывает и кричит:
— Ты всегда так делаешь! Прогоняешь хороших людей!
— Ксюш… — Владимир делает ещё один шаг ей навстречу, но девочка вскидывает руку, словно хочет остановить отца, а затем надрывно всхлипывает и бежит обратно в школу.
Владимир потерянно смотрит ей вслед, и я снова думаю о том, что на самом деле он очень любит Ксюшу, только выражать свои чувства не умеет. Этим страдают многие мужчины. Не научили их быть открытыми в своих эмоциях.
— Ну почему вы застыли, как памятник? Догоните Ксюшу, она в вас нуждается, — говорю я, подавив внутренний протест. На Громова мне плевать, а вот его дочь мне почему-то в самое сердце проникла. Искренняя очень девочка, добрая.
— Мне твои советы не нужны, — с пренебрежением бросает Владимир. Взгляд его по-прежнему направлен в сторону школы.
— А зря. К умным людям не грех прислушаться, — пожимаю я плечами.
Как жаль, что Громов такой упрямый самодур. Но злиться больше не могу. Надломленность в его взгляде обескураживает. Всё же ничто человеческое ему не чуждо. Вздохнув, я понимаю, что делать мне здесь больше нечего. Разворачиваюсь, иду в школу, но перед тем, как открыть двери, бросаю взгляд на парковку. Владимир садится в машину. За Ксюшей он так и не пошёл.
— Уволили? Тебя? — мама хватается за сердце, смотрит на меня с недоумением и толикой разочарования. — Но за что?
— Я перешла дорогу одному богатому человеку, — уклончиво отвечаю ей.
Развивать эту тему совсем не хочется, потому что мама моё поведение не одобрит. Она живёт по принципу: не высовывайся, не спорь, не нарушай правила, не показывай свой характер, иначе тебя обязательно кто-нибудь обидит. Я её взгляды на мир не разделяю, хотя во многом она права. Не пойди я вопреки правилам, осталась бы на хорошей высокооплачиваемой работе. Но что сделано, того не вернуть. Надо о будущем думать.
