Мне очень хотелось вырваться из общаги, в которой я жила с родителями. В которой скрипели деревянные полы, а окна зимой нещадно продувались. Неуютная комната в неуютном поселке на краю земли. Родителям было хорошо и так… Конфликтовать с опустившимися соседями, месяцами не работать и ругать мир за несправедливость. Дома постоянно было голодно и неуютно. А мама и папа были постоянно мною недовольны.
И даже когда мне пришлось вернуться беременной в свой родной поселок, я не отправилась к родителям, а сняла квартиру. Я знала что внебрачных детей мне точно не простят.
В родном поселке меня радовали только река и живописный лес на другой стороне. И когда опускалось солнце, оно красиво отражалось в глади воды. И я, когда выдавался теплый и свободный денек, садилась на лавочку и подолгу сидела, глядя вдаль, поглаживая животик.
— Девушка, проходите, — возвращает меня в реальность администратор. Она стоит в проеме двери, держась за ручку. Кивнув, молча иду.
Я переступаю порог приемной, где ловлю заинтересованный взгляд секретаря. Она меня явно узнала… Но мне плевать. Я останавливаюсь на секунду, но она кивает на следующую дверь:
— Проходите, Екатерина, проходите… Герман Александрович ждет вас.
Я поворачиваюсь… В этот момент дверь кабинета Орлова распахивается, и я вижу его… Отца моих сыновей, который смотрит на меня с таким холодным презрением, что я понимаю одно: ничего у меня не получится.
— Здравствуйте, — выдавливаю из себя. Мои глаза бегают, а Котя, видимо, почувствовав, что я паникую, начинает хныкать. И это еще больше выводит из себя Германа.
— Обязательно было с собой ребенка таскать? Давай, у меня десять минут.
Он заходит обратно в кабинет, а я, держа сверток с его сыном, тенью проскакиваю внутрь. Герман не сводит с меня глаз. И я вижу на его губах злую нервную улыбку. За что же он меня ненавидит? Что я ему сделала?
Хотя нет, ничего не сделала. Просто есть люди, которым делаешь добро, которым отдаешь кусочек своей души, а потом узнаешь, что человек просто развлекался.
— Выглядишь паршиво, — замечает Герман, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. А я так и продолжаю стоять, машинально качая ребенка, — Только можно твой младенец не будет орать? Не переношу детские крики.
Я киваю. И понимаю что ничего не могу из себя выдавить. А Герман кажется и рад. И ведь он не был таким злым! Он ведь радовался когда я сказала что беременна!
— Да садись ты. Вон, на диван садись и рассказывай, где ты там моих детей нашла, да еще и умирающих. Мне даже интересно послушать эту слезливую историю. Давно не был в театре.
— Зря глумишься, — наконец нахожу в себе силы хоть что-то ответить.
— Ну почему же зря? Ты загуляла, родила от клиентов и теперь, когда из-за родов подурнела, не можешь больше жить на деньги богатых арабов из Дубаев. Ребеночек-то небось черный как сажа? Очередной принц от очередного султана.
— Я не понимаю о чем ты! — у меня не хватает воздуха. Про каких клиентов Герман говорит? Про какой Дубай? Да я ни разу в жизни не была за границей. — Ты меня что, считаешь проституткой?
— Какое грубое слово — проститутка! — фыркает, — Так говорят только девочки из села. Нет, малыш, твоя профессия называется теперь эскорт. Гордо звучит, ведь правда? А как родители? Небось довольны выбором жизненного пути дочери?
— Ты у меня был и остаешься единственным мужчиной.
— Да-да, я видел справку о том, как ты зашивалась за неделю до того как мы первый раз переспали. Ты забываешь кто я! И какие у меня связи. Говори сколько тебе надо и проваливай. Но учти, твоя легенда должна меня впечатлить. А на чужих детей мне плевать. Даже умирающих. Тебе ясно?
Глава 4. Катя
Глава 4. Катя
Я всегда была бесхитростной, прямолинейной и до противного честной. Ох, как же меня за это ругала мама! С самого детства… Если у меня кто-то попросит мячик — я дам! И куклу дам, и коляску… Если о чем-нибудь спросят, я как есть отвечаю… Даже когда мне случайно давали сдачу больше чем нужно, я всегда возвращала деньги. Я не могла взять чужое! И сейчас не могу. И наверно зря. Только по-другому не получается.
Мама всегда мне говорила, что с моим характером куковать мне в девках до пенсии. Что женщина должна быть хитрой. И только хитростью можно «окрутить» нужного мужика, вытрясти из него побольше денег или как-то иначе улучшить свое положение за его счет. Мол, она никогда не работала, потому что хитрая, что синоним ума.
А я понимала, что не могу так. Я конечно же мечтала и о хорошем муже, и о детях. Но разве обязательно врать в глаза, изворачиваться? К тому же результат, к которому в итоге пришла мама, меня совершенно не устраивал… Папа явно не справлялся с семьей один. А может не хотел справляться, что тоже бывает. Но в одном мама точно добилась успеха: она ни дня не работала.
Я решила для себя что так жить не хочу. Что если надо, я буду работать и работать с удовольствием, что не буду хитрить и врать мужу, и что пускай я не прослыву «мудрой», но мне не будет за себя стыдно.
К тому же, я тайно надеялась, что найду себе пару. Не всем же мужчинам нужны «хитрые»? А теперь, когда я слушаю потоки обвинений во лжи… Я понимаю, что может моя мама была и права? Я ведь ни разу не соврала Герману, а он меня полощет в грязи, обвиняя в аморальных поступках! Он не заслуживал моей честности, моей откровенности, моей любви.
И да, конечно же я дура. Но сейчас это не важно. Я смотрю в лицо Герману, который продолжает разглагольствовать о моем низком моральном облике. А я не могу понять, он искренне так думает или ему просто нравится унижать меня?
— Хватит, — выдавливаю из себя, — Я пришла не для того чтобы слушать эту ложь и грязь!
Как бы я хотела сейчас хлопнуть дверью и уйти, гордо подняв голову! Но у меня перед глазами Мишенька. И мне плевать как растопчет меня Герман. Нравится издеваться человеку, я готова и к этому.
— Ты сочинила душещипательную историю? Говори, — Герман откидывается на спинку кресла, глядя то на меня, то на конверт, в который завернут хныкающий Котя.
— Нашему сыну нужна операция… — сглатываю, стараясь не заплакать. А что еще я скажу? Ведь эта страшная правда не сравнится ни с одной выдуманной историей!
— Твоему сыну, — жестко поправляет, — Я не такой дурак, как ты рассчитываешь. И чужих отпрысков воспитывать не собираюсь.
Котя начинает кряхтеть. Господи, ему же жарко! Вот я балда! Надо дать ребенку прохлады. Вытаскиваю сына из комбинезона цвета морской волны. Он такой блестящий, с мехом. Я купила его когда была беременной. Вся зарплата на него ушла! И у Миши такой же, но синий. Лежит почти новый… Но Миша в палате, он не может жить вне бокса… Ему конверт не нужен. Нельзя плакать! Нельзя!
— У нас двое детей. Я родила близняшек, — я говорю, не слушая Германа, всхлипывая и прижимая к себе крутящегося ребенка. Мне так плохо что кружится голова.
— Ты искренне веришь что дети от меня, — кивает. — Ты упрямая и тупая. Так и кто из детей болен? Этот?
— Нет, — мотаю головой, — Миша, он остался в Мурманске, он в больнице…
— А ты всех потенциальных отцов обошла?
Я смотрю в глаза Герману. Он непробиваемый! Он просто баран! Моральный, тупой урод! Я бы сейчас на него начала орать или высказала бы все что думаю, но… У меня нет сил. Я устала. И у меня нет выхода. Мне так плохо, что хочется лечь на пол и умереть. Я правда… Я бы уже умерла. Но у меня двое детей. И я должна бороться. Я должна быть сильной!
— Миша родился с сердцем наружу, ему нужна операция.
