Я делаю неуверенный шаг.
Обнять и спасти?
Гордей разворачивается к ящикам, которые открывает, и ищет, вероятно, чай.
Он понял, что я хочу проявить к нему сочувствие, но отказался от него.
Больно.
— Я тебя поняла, — едва слышно отзываюсь я. — И чай в другом ящике. Правее.
Гордей переводит на меня взгляд, и тут у меня катятся слезы.
Наша семья в такой глубокой жопе, из которой, кажется, мы не вынырнем. И больше нет дедушки Славы, который отметит мое плохое настроение и поворчит на Гордея, чтобы тот пошел цветы купил.
Ведь мужчина должен радовать свою женщину.
— Иди к маме — Гордей открывает соседний ящик. — Я тут сам справлюсь.
Глава 4. Я не в духе
— Я займусь похоронами, — говорит папа. — И мы с мамой завтра приедем к Алисе. Как Гордей?
Я молчу и покачиваюсь в кресле на веранде под тусклым фонариком.
— А дети?
— Спят, — тихо отвечаю я. — Па…
— Да?
— Па, у него… есть любовница…
— У кого?
— У Гордея.
Молчание, а затем затяжной выдох:
— Ляль…
— Я сегодня узнала, — смотрю на свои ноги в пушистых тапочках. — Перед… перед тем, как он сказал, что… — горло схватывает спазм. — Ты понял… Мне подруга сказала, что видела его с другой.
— И ты веришь подруге?
— Он ничего не отрицал.
— Ляль…
— Я понимаю, — сипло шепчу я. — Я все понимаю, пап, надо Славу проводить в последний путь без скандалов… Просто, я не знаю, что дальше. И я не могу ответить тебе, в каком сейчас состоянии Гордей. Вот так. Он не хочет, чтобы я была рядом…
— Ляль, он не тот человек, который будет распускать сопли и плакаться в жилетку жены.
— Думаешь, в этом проблема? М? — у меня губы дрожат. — А не в том, что он хочет рядом другую?
— Хотел бы рядом другую, Ляль, то был бы сейчас с ней, — замолкает на несколько секунд и говорит. — Ляль… Я не знаю, что тебе сказать.
— Зря я начала…
— Слушай, вы обязательно об этом поговорите, Ляль… — папа тяжело вздыхает. — Я… у меня нет слов… Может, подруга врет? Подругам верить вообще нельзя.
Крепко зажмуриваюсь.
Папа потерял друга и члена семьи, и сейчас он пойдет в отрицание. И надо согласиться, что вопрос измены, развода и другого сопутствующего безумия стоит отложить.
Я все это понимаю, но страшная истина в том, что я лишена возможности прожить горе в семье с поддержкой, с верой в любовь и заботу.
И я папе рассказала о Гордее, чтобы хоть немного выдохнуть. Чтобы хоть кто-то разделил со мной тайну, которую мне придется скрывать пока скорбь не разожмет с загривков моих детей свои черные и ядовитые челюсти.
— Ляль.
— Извини, пап. И спасибо, что займешься похоронами, — закрываю глаза. — Сейчас это важнее. Ты прав.
— Держись.
— Спасибо.
Вслушиваюсь в гудки и смотрю на мотыльков, что кружатся вокруг тусклого уличного фонарика.
Дети и свекровь спят тревожным сном.
Я — на веранде, а мой муж — на кухне в темноте и тишине.
Кусаю губы, отмахиваюсь от мошкары и встаю. Еще минуту медлю и смотрю на темные очертания кустов под светом равнодушной луны.
Это так несправедливо.
Люди сталкиваются с предательством, смертью, болезнями, а мир продолжает жить по своему порядку.
Дни сменяются ночам. Мотыльки с упрямством бьются о стекло уличного фонаря. Так было вчера, есть сейчас и будет завтра.
Захожу в дом. В полумраке прислушиваюсь к тишине и иду на кухню, в которую я проскальзываю бесшумной тенью.
Гордей меня не замечает. Курит за столом, выдыхая клубы дыма и не видит, что пора стряхивать пепел.
Я насчитываю в пепельнице пять окурков, а горло дерет от сигаретного дыма, что окутал Гордея легким струящимся облаком.
Из меня все же вырывается короткий предательский кашель.
— Вот еще одна новость, дорогая, — Гордей даже не оглядывается. — Я начал курить.
— Я уважала и любила твоего отца, — тихо отзываюсь я, игнорируя надменные нотки в голосе Гордея.
Он хмыкает.
— А еще мне больно за твою маму и за наших детей, которые должны прожить это горе без некрасивых дрязг между нами, — я стараюсь говорить спокойно, но мой голос все равно дрожит.
Пепел падает с сигареты на стол, и Гордей вновь глубоко затягивается.
Выпускает струйку дыма в потолок, и, возможно, он сейчас даже не слушает меня.
— Но разводу быть, Гордей.
— Как скажешь, — голос у него сухой.
— И это все?
— Что ты от меня, нахуй, ждешь? — цедит он сквозь зубы. — Что я растекусь в словах благодарности, Ляль?
Вот теперь он оглядывается.
И я пугаюсь его бледного лица, которое в свете тусклой лампы у холодильника заострилось.
— Ты противоречишь себе, милая. Ты хочешь дрязг, — он щурится. — Тебя аж распирает, но я повторюсь. Я не буду с тобой сейчас ничего обсуждать. Потому что у меня нет никакого желания обсасывать все это. У меня умер отец. Если тебе будет легче, то прими это как карму для ебливого кобеля. Насладись моментом.
— Не говори так.
— Иди спать, — отворачивается и тушит окурок в пепельнице. — Я не в духе, если ты не заметила.
Глава 5. Я с семьей и с женой
Я должна уйти.
Разговора с Гордеем не выйдет.
Он и так не самый простой мужчина в разговорах, а сейчас я не найду в нем трещины, чтобы добиться хоть какого-нибудь диалога.
Скорбь от потери свекра смешалась с обидой и ревностью в отвратительную липкую грязь в сердце, и она отравляет меня.
Как можно быть разумной в горе, когда тебя настигла другая трагедия.
Свекр — трагедия смерти.
Измена Гордея — трагедия жизни.
— Да твою мать! — с рыком сметает пепельницу, которая раскалывает на кафеле на осколки. Пепел, окурки рассыпаются у ножки стола. — Да что ты над душой стоишь? Чего тебе?
Он встает, разворачивается и делает ко мне шаг:
— Что ты от меня хочешь сейчас?! А? — глаза горят злобой. — Да, я тебе изменял. Я не отрицаю, но я буду сейчас об этом говорить!
— Я…
— Что ты? — цедит сквозь зубы.
— Не заслужила такого отношения…
— Какого такого, Ляль? Что ты ко мне сейчас прикопалась?
Я кашляю от сигаретного дыма, который он выдыхает.
— Ну, прости, что мой отец испортил тебе сцены истерик, криков и допросов, — кривится. — Ты можешь свалить нахуй, если тебе так не терпится сыграть в обиженку. Сука…. — сжимает переносицу и вновь смотрит на меня. — Ладно… Давай по-быстрому. Я тебе изменяю два месяца. С Верой Люциной.
Вера — женщина из его школьного прошлого. Бывшая одноклассница, и работает сейчас в компании Гордея маркетологом. Недавно развелась, и в наличии — сын подросток.
— Почему? — спрашивает Гордей. — Потому что… — смеется и пожимает плечами, — потому что она не ебет мне мозги, как это делаешь ты. Понимаешь? Ой, — он опять затягивается сигаретой, не спуская с меня взгляда, — ты, кажется, не это хотела услышать, да? надо было распустить сопли, что это была ошибка, что я осознаю, какой я козел и упасть на колени. Проблема в том, милая, — выдыхает дым и приближает мое лицо к своему, — сейчас мне все равно. Ты можешь это понять?
— Ты хочешь и меня потерять?
— Ляль, — усмехается, — я слишком много работаю с людьми, и прекрасно понимаю, чего ты добиваешься. Ты все равно гордо встряхнешь волосами, изобразишь из себя очень принципиальную дамочку и приведешь все к разводу, но… — он скалится. — Ты хочешь моих унижений, но их сейчас не будет. А знаешь почему?
Я задерживаю дыхание, чтобы не вдыхать лишний раз ядовитый дым.
— Потому что у меня умер отец, Ляль, — прищуривается. — Мой отец сейчас лежит в морге. Ты это понимаешь?
— Мне жаль…
— Жаль, — при очередной затяжке я замечаю, как у Гордея дрожит рука, — но все же нахуй моего отца, да, и давай вернемся к моим грешкам? Так?
Гордей чудовищно прав сейчас.
— Я бы хотела тебя сейчас обнять, поддержать, пережить все это, как муж и жена, а ты нас этого лишил, — тихо отзываюсь я. — Я любила твоего папу, и мне тоже больно, но мы бы были друг у друга.
