можно излить информацию о скидках на филе палтуса, детских болезнях и турецком сериале.
Сегодня Полина была последней клиенткой. Выпроводив довольную женщину, Соня тоже направилась домой. Обычно она ходила пешком. Даже в дождливую погоду обходилась без автомобиля и не вызывала такси. Это было её время. Она дышала в одном ритме с городом и могла позволить себе обратить внимание на мелочи, вроде опадающих листьев, необычного почтового ящика или украшенной к празднику витрины. Но сегодня мысли путались, норовили повернуть в запрещённое русло, и, чтобы удержать их в узде, пришлось воспользоваться общественным транспортом. Разглядывая город через мокрое стекло, Соня вспоминала, как вернулась сюда около семи лет назад. Первое время сравнивала улицы с теми, что остались в закоулках памяти, каждый сквер и парк будил болезненные воспоминания, а потом… потом привыкла. Эти самые улицы, хранившие звуки их шагов, наполнились новыми свежими событиями. Прошлое осталось в прошлом.
Открыв дверь, Соня едва не столкнулась лбом с мамой.
– Ты куда? Там, между прочим, дождь, пусть и тёплый.
Вера Андреевна отступила назад, замерла перед зеркалом.
– У меня вечерний моцион. Феодосий Аристархович обещался прогуляться со мной до булочной и обратно.
Соня прошла в прихожую, сев на пуф, стянула туфли и вытянула ноги. Только тогда оглядела маму. Вера Андреевна начесала шиньон, покрыла губы глянцевой морковной помадой и надела тонкие кружевные перчатки – значит, собралась на променад. Это был специальный прогулочный образ. Соня невольно вздрогнула. С каждым годом её мама все больше походила на умершую семь лет назад бабулю, вещи, которые когда-то называла нафталиновым барахлом, теперь величала парадными туалетами. Бабушка обладала тонким вкусом, а мама маниакальной тягой ко всему яркому. То, что на бабушке выглядело аристократично, на маме смотрелось излишне броско. Наряды и аксессуары Вера Андреевна сочетала по-своему, чаще всего перегружала цветами и деталями, превращая стильные по отдельности вещи в театральную цыганщину.
Гулять она ходила с другом, доставшимся по наследству от родительницы. Правда, Феодосий Аристархович умер два года назад, но мама об этом периодически забывала.
После смерти бабушки мама прожила одна около полугода, успела устроить три потопа, два пожара и несчётное количество скандалов с соседями. Кирилл сам предложил вернуться на родину, чтобы присматривать за неугомонной бедовой тёщей. Вера Андреевна хоть и выглядела не по годам бодрой и деятельной, периодически выпадала из реальности, забывала выключить воду или закрыть двери. Такие казусы случались внезапно и почти всегда оборачивались небольшой катастрофой.
Соня решилась не сразу. Когда-то она клялась, что не вернётся сюда никогда и ни за что. Скорее руку себе откусит. Жизнь распорядилась иначе. Отца не стало в тот год, когда родилась Юля. Одиночество сильно подкосило Веру Андреевну. Маленькая Юлька стала для неё связью с действительностью, спасением от тоски и боли, а Соня без помощи мамы просто не справилась бы. Пока Соня училась в институте, мама жила с ними, но увидев, что семья Барановых состоялась не только на бумаге, вернулась обратно в большой пустой дом, построенный ещё прапрадедом. Теперь пришло время Соне отдавать дочерний долг. Переезжать к ним в квартирку на девятом этаже мама наотрез отказалась, вот Кирилл и предложил выход.
Уже семь лет они жили в этом доме, перестраивали его, ремонтировали и постепенно привыкли к эху в просторных комнатах и к сквознякам, скользящим вдоль пола.
Закрыв двери, Соня, заставила маму разуться.
– Давай лучше чаю попьём. Не прогулочная сегодня погодка.
Вера Андреевна нехотя поплелась за Соней на кухню. Что-то недовольно пробормотала под нос, но спорить не стала. Соня привычно поправила скатерть, задвинула пляшущие стулья, заглянула в кастрюлю на плите. У раковины высилась стопка грязных тарелок, из открытой хлебницы торчал погрызенный батон хлеба.
Присмотревшись к сваленной посуде, Соня покачала головой и крикнула в открытые двери.
– Юль! Вы не обедали, что ли?
Не получив ответа, она вышла в коридор и повторила вопрос. Тимур выглянул из-за двери и виновато вжал голову в плечи.
– Ели, ты же видишь, тарелки грязные.
Юля выплыла из ванной, где, судя по всему, обновляла макияж. Толстые чёрные стрелки делали её раскосые глаза ещё экзотичнее, наращённые ресницы доставали до бровей и не претендовали на естественность. А помада у них с бабушкой, видимо, была общая. По яркости косметики Юля явно обогнала старшую родственницу. Но Соня смотрела не на вызывающую раскраску, к такому она почти привыкла. На бледных щеках дочери явственно проступали серо-зелёные дорожки. Следы от пролитых слёз. И слёзы это были злые, горькие и, естественно, тайные.
– Мам, ели. В чём проблема?
– Всё хорошо?
Соня сделала шаг вперед, хотела обнять, но Юля предугадала её намерение и ловко, будто случайно увильнула в сторону. Последний раз она позволяла себя обнимать целую вечность назад. С каждым годом пропасть непонимания между ними ширилась и углублялась. Удивительно похожие внешне, они кардинально отличались чем-то неуловимым, внутренним. Вольнолюбивая Юля никогда ни под кого не подстраивалась и не щадила чувств, могла пройтись неделикатным танком и абсолютно не зависела от общепринятых авторитетов.
– Прекрасно. Лучше всех.
– Ты не голодная? – Соня хотела спросить совсем другое, но не знала, как подступиться к своей колючей дочке.
– Я же говорю, мы борщ ели.
Соня вернулась на кухню – открыв холодильник, оглядела покусанный кусок сыра и покачала головой. Понятно. Сыр и хлеб.
– Половник чистый. Конспираторы. Борщ в унитаз слили?
Юля устало закатила глаза.
– В следующий раз и половник испачкаем. Мам, ты меня порой пугаешь, детектив, блин, – она вышла в прихожую и, натянув кеды, объявила: – Я в парк.
Соня замерла, упершись плечом в дверной косяк, и оглядела вызывающий наряд Юли. По этому поводу они уже сломали десяток копий, бодались и ссорились неоднократно. Юля не признавала посредственности и одевалась как готическая кукла Барби. Хорошо хоть, в школу носила форму, правда, умудрялась даже в ней выглядеть дерзко. Ещё и нос проколола, и сделала тату на лице. Справа сердечко, пронзённое стрелой, слева – пять точек разного размера, символизирующих невысыхающие слёзы. Тут даже Кирилл вспылил, хотя обычно вставал на сторону дочери. Чаще всего Соня ощущала себя «пугалом». Если у кого-то в семье дети трепетали от фразы «вот папа с тобой не так поговорит», в семье Барановых запугивали мамой. Соня воспитывала, ограничивала, наказывала и ругала, а Кирилл просто любил.
Глядя, как Юля завязывает шнурки, Соня покачала головой.
– Ты тоже собралась гулять в дождь?
– Собралась. Ты против?
– И гитару берёшь? – Соня кивнула в сторону инструмента в чехле, стоящего у двери. – Там же дождь, намокнет.
– Ну давай, нуди: столько денег на
