дела на кухне, но в любом случае я сделала большинство из них. Не могла бы ты взять на себя работу в саду?
Я прячу улыбку. Работа в саду. Мое любимое занятие.
— Да, сестра Френсис, — прежде, чем она сможет передумать, я выхожу через заднюю дверь.
Как только я прохожу через нее, слышу, как она кричит:
— И ради Бога, зови меня Френки!
Я люблю работать в саду.
Что-то в сборе свежих овощей на прохладном утреннем воздухе успокаивает меня.
Я занимаю себя, собирая самые спелые томаты, самые зеленые огурцы и самые насыщенные перцы для вечернего ужина. Подношу каждый овощ к носу и вдыхаю земляную сладость, прежде чем кладу их в свою корзинку.
Это, вероятно, не так важно для большинства людей, но этот сад особенный для меня. Я выращиваю эти овощи и зелень сама. Я лелеяла их, подкармливала их и относилась к ним с особой тщательностью.
Они то, что есть у меня, и никто не сможет отнять это. Этот сад — мой рай.
Когда мне плохо, я молюсь здесь под открытым небом. Я чувствую себя ближе к Богу здесь, чем в церкви. Безумно, я знаю.
Церковь — все, что у меня есть. Она — моя семья.
И это нормально. Я знаю, у нас нет выбора, с чем нам столкнуться в жизни, но если бы выбор был, я оставила бы все, как есть.
Не каждый день все легко, как сегодня. Большинство дней начинаются с подъема ранним утром, а отправляюсь спать я только поздно ночью. Это утомительно, но необходимо. Так говорит отец Роберт. И я доверяю ему.
Я родилась, чтобы быть той, кто я есть. Мне сказали это в раннем детстве. Сообщение отложилось в моей голове. Это для общего блага. Должны быть принесены жертвы. Нет другого пути.
Судьба может быть жестокой стервой.
* * *
— Кэт. Дорогая?
Я положила совок и повернулась к знакомому голосу. Сестра Арианна шла ко мне с выражением беспокойства на ее утонченном лице. Мой желудок внезапно падает вниз.
Я люблю Ари так же, как и других сестер, но она та, кто решает задачи. У нее мозг инженера, ей нужно знать, как что работает, какие возникают проблемы и как их решить.
Мысленно я закатываю глаза в ожидании того, что случится.
Она садится на скамейку, которая ближе всего ко мне. Я беру лопатку и рою еще одну ямку в мягкой, коричневой почве сада, готовая пересадить еще кучу базилика.
— Ты не хочешь поговорить со мной о том, что тебя беспокоит, дорогая?
Я издаю звук, наполненный насмешкой. Я не хотела выпускать его, но у моего рта свои желания. Когда мы с Ари наедине, я могу говорить откровенно.
— Ари, я — 18-летняя девочка, живущая в женском монастыре при церкви в маленьком городке. Иногда, самым запоминающимся моментом моего дня становишься ты, надоедающая мне, — она тепло улыбается, и я улыбаюсь в ответ. Внезапно моя улыбка исчезает, и я кое-что осознаю. Резко выдыхаю и смотрю в пустоту.
— Ух, ты. Это и правда печально, не так ли?
Ее лицо вытягивается, но лишь на мгновение, прежде чем она исправляет это широкой улыбкой:
— Нет, малышка. Все могло бы быть гораздо хуже.
Я торжественно киваю. Все могло бы быть гораздо хуже, но прямо сейчас, я не думаю ни о чем наиболее худшем, чем быть отделенной от остального мира и жить, как отшельник. Такова жизнь.
Возвращая внимание обратно к саду, я беру базилик и колдую над ним.
— Что он такого сказал, что ты забеспокоилась, Ари?
Ее лучезарная улыбка становится печальной:
— Боб… он беспокоится за тебя. Он задается вопросом, будешь ли ты когда-нибудь готова.
Вот в чем дело, я поднимаю голову, злость искажает мое лицо. Ари недовольно говорит, дотягиваясь рукой до моего лица:
— Ты слишком симпатична, чтобы делать такое лицо, — она гладит меня по лбу, уговаривая. — Не делай такое сердитое лицо. Оно не идет тебе, ангел мой.
Я сыта по горло, бросаю лопатку и утверждаю:
— Я готова, Ари. Я готова уже два чертовых года.
На ее лице отражается удивление в ответ на мою вспышку.
Я не обвиняю ее, обычно я довольно пассивна, но устаю переживать свою ошибку по нескольку раз на день. Только если… Я встаю прямо перед ней:
— Позволь мне доказать это.
Ее брови приподнимаются в недоверии, прежде чем глаза сощуриваются:
— Доказать? Ты хочешь доказать это мне? Как, можно спросить, ты собираешься это сделать?
— Сегодня вечером. Я пойду с тобой.
Она разражается смехом. Когда она понимает, что я не шучу, она спрашивает сквозь сжатые губы:
— Ты хочешь составить мне компанию сегодня вечером?
— Да.
Ее лицо покидают все эмоции:
— Ты не должна этого делать, Кэт. Время есть. Ты можешь не торопиться, дорогая.
— Я хочу. Я хочу пойти, — она все еще колеблется, так что я делаю все, что в моих силах, чтобы заверить ее. — Я могу сделать это, Ари.
Она не выглядит убежденной.
Мы внимательно смотрим друг на друга несколько секунд, и я тихо говорю ей:
— Я родилась для этого.
Это, кажется, укрепляет ее решение.
Она встает, четки плотно намотаны вокруг ее руки. Она расправляет черное платье, приводит в порядок внешний вид и вздыхает:
— Хорошо, моя дорогая, мы отправляемся в полночь. Будь готова.
Я напряженно, уверенно киваю. Я не верю в то, что услышала.
Она согласна!
Я смотрю, как она уходит. Непосредственно перед тем, как уйти с территории сада, она поворачивается и говорит:
— Я люблю тебя, дитя, но сегодня вечером нет места ошибкам. Никаким. Если ты хоть на секунду сомневаешься, что сможешь это сделать, скажи мне прямо сейчас.
Я задумываюсь, размышляя, потом смотрю на сестру Арианну:
— Нет. Все в порядке. Я могу сделать это.
Она широко улыбается:
— Хорошо, в полночь, малышка. Бог с тобой.
Я бормочу медленно и недоверчиво:
— И с тобой.
Святая матерь Божья.
Сегодня вечером.
В полночь.
Я бегу через неф церкви до конца, останавливаясь только, чтобы перекреститься перед десятифутовой статуей распятого Иисуса, прежде чем рвануть в кабинет отца Роберта.
Стучу, и, не дожидаясь ответа, с усмешкой открываю дверь. И останавливаюсь как вкопанная…
Френки перекинута через большой деревянный стол, ее черное платье задрано над ее голой задницей, медные волосы спадают волнами на край стола, лицо искажено в экстазе. Боб врезается в нее сзади, его задница тоже голая, но черные штаны и рубашка по-прежнему на нем. Она тяжело
