После этого эпизода Клоуи вырезала фотографии Эвы Перон из газет и вклеила в альбом с красной обложкой. И всякий раз, когда критика Ниты становилась особенно жалящей, Клоуи рассматривала эти картинки, нечаянно оставляя на страницах пятна от шоколада, и вспоминала слова Эвы Перон, что в один прекрасный день она станет красавицей.
Зимой, когда ей исполнилось четырнадцать, ее полнота чудесным образом исчезла и со всей определенностью стали видны легендарные черты Серрителла. Она начала часами вертеться перед зеркалом, очарованная стоявшей перед ней стройной как тростинка фигурой. Теперь, сказала она себе, все будет по-другому. Сколько себя помнит, в школе она всегда была где-то на задворках, а сейчас неожиданно почувствовала себя частью высшего круга. Она не догадывалась, что других девочек больше привлекала новообретенная атмосфера уверенности в себе, чем ее двадцатидвухдюймовая талия. Для Клоуи Серрителла быть красивой означало быть принятой в круг избранных!
Казалось, Нита была довольна, что дочь так похудела. Поэтому, когда Клоуи приехала в Париж на летние каникулы, она набралась мужества показать матери некоторые из набросков сконструированной ею одежды (Клоуи и сама надеялась когда-нибудь стать кутюрье). Нита разложила наброски на своем рабочем столе, закурила и исследовала каждую модель тем критическим взглядом, который и сделал ее великим модельером.
— Эта линия смешна! А здесь все пропорции искажены.
Видишь, как ты испортила эту модель обилием деталей? Где твои глаза, Клоуи? Где были твои глаза?
Клоуи выхватила рисунки и больше уже никогда не пыталась заняться моделированием.
Вернувшись в школу, Клоуи посвятила себя тому, чтобы стать симпатичнее, остроумнее и популярнее, чем любая из ее подруг, решив, что уж теперь никто и никогда не должен видеть все еще жившую в ней неповоротливую полную девчонку. Она училась изображать в лицах самые обычные события дня, отрабатывая широкие жесты и экстравагантные вздохи, пока все, что она ни делала, не начинало исполняться как ни у кого значительно и осмысленно. Постепенно даже самые заурядные происшествия в жизни Клоуи Серрителла наполнялись высоким драматизмом.
В шестнадцать лет она отдала свою девственность брату друга в вышке на крыше дома, обращенного окнами к озеру Люцерн.
Опыт был не из приятных, но секс придал Клоуи ощущение уверенности. Она быстро вознамерилась испытать все еще раз с кем-нибудь более опытным.
Весной 1953 года, когда Клоуи исполнилось восемнадцать, Нита неожиданно умерла от перитонита. На похоронах Клоуи сидела словно онемевшая: она была слишком ошеломлена, чтобы понять, что глубина ее горя проистекает не столько из-за того, что у нее умерла мать, сколько из-за того, что теперь у нее не будет матери вообще. Боясь остаться одна, она по ошибке, бросилась в постель богатого польского графа, который был на много лет старше ее. Он предоставил ей временное убежище от ее страхов и через шесть месяцев помог продать салон Ниты за баснословную сумму.
В конце концов граф вернулся к своей жене, а Клоуи начала жить на средства, полученные в наследство. Молодая, богатая, не отягченная семьей, она быстро привлекла внимание праздных молодых мужчин, которые оплетали весь бомонд подобно позолоченной цепи. Она стала чем-то вроде коллекционера, пробующего одного за другим мужчин в поисках того, кто дал бы ей ту безоговорочную любовь, которую она не получила от матери: она искала мужчину, который заставил бы ее не чувствовать себя несчастной толстой девчонкой.
Джонатан Блэк Джек[1] Дей вошел в ее жизнь, появившись по противоположную сторону колеса рулетки в игорном клубе «Беркли-сквер». Блэк Джек Дей получил свое прозвище не из-за внешнего облика, а из-за склонности к азартным играм. К двадцати пяти годам он успел загубить три классных спортивных автомобиля и значительно большее количество женщин.
Порочно красивый американский плейбой из Чикаго имел каштановые волосы, спадавшие на лоб непокорным чубом, жуликоватые усики и при игре в поло давал фору в семь очков. Во многих отношениях он ничем не отличался от других молодых гедонистов, занимавших столь большое место в жизни Клоуи: он пил джин, носил изящные костюмы, сшитые у хорошего портного, и каждый сезон менял игровые площадки. Но в характере других мужчин не было безрассудности и способности Джека Дея рисковать всем, даже унаследованным состоянием, нажитым на американских железных дорогах, — рисковать, поставив все на один оборот рулетки.
Помня об обращенных к ней его глазах поверх кружащегося колеса, Клоуи видела, как маленький шарик из слоновой кости мечется с красного на черное и обратно, остановившись в конце концов на черном 17. Она позволила себе поднять глаза и обнаружила, что Джек Дей смотрит на нее. Он улыбнулся. Она в ответ тоже улыбнулась, уверенная, что хорошо смотрится в серебряно-сером конфекционе от Жака Фаса из атласа и тюля, подчеркивающем отблески света в ее темных волосах, бледность кожи и глубину зеленоватых глаз.
— Кажется, вы сегодня не проиграете, — сказала она. — Вам всегда так везет?
— Не всегда, — ответил он. — А вам?
— Мне? — Она испустила один из своих коронных драматических вздохов. — Сегодня я теряю на всем. Je suis miserable[2] .
Вечно мне не везет!
Его глаза неустанно скользили по ее телу, он вытащил сигарету.
— Да нет, вам везет. Вы ведь только что встретили меня, не так ли? И я собираюсь проводить вас вечером!
Клоуи заинтриговала и очаровала его смелость, и рука ее инстинктивно ухватилась за край стола в поисках поддержки.
Она почувствовала, как его дымчатые глаза словно плавят платье и зажигают глубины ее тела. Не в силах точно определить, что же отличало Джека от остальных, она поняла, что сердце этого безмерно самоуверенного человека могла покорить лишь исключительная женщина и, если она именно такова, нужно навсегда забыть о сидящей внутри толстой девчонке!
Но как бы Клоуи ни желала его, она все-таки одернула себя и сдержалась. В год смерти матери она уже понимала мужчин лучше, чем себя. Клоуи заметила отчаянный блеск в глазах Джека, наблюдавших за бешеным вращением колеса рулетки, и решила, что он не будет высоко ценить то, что достанется ему слишком легко.
— Извините, — ответила Клоуи спокойно. — У меня другие планы. — И прежде чем он смог отреагировать, взяла свою сумочку и ушла.
На другой день он позвонил, но горничной было дано указание говорить, что она отсутствует. Через неделю она заметила его в другом игорном клубе и ускользнула, бросив ему дарящий ложные надежды взгляд, он так и не успел подойти. Вскоре она поняла, что не может думать ни о ком, кроме этого красивого молодого плейбоя из Чикаго. Он позвонил еще раз, она еще раз не подошла к телефону. Позже в тот же вечер Клоуи увидела его в театре, слегка кивнула и чуть улыбнулась, уходя в свою ложу.
