Очутившись в крохотной кухоньке, Энни поставила на плиту чайник, после чего вытащила из буфета кружку и еще не начатый пакет ароматизированного чая. Открыла его – и сразу же помещение наполнилось острым запахом апельсина и корицы.
Еще раз зевнув, Энни быстро просмотрела лежавшую на подоконнике стопку корреспонденции. Обычные счета, которые нужно будет оплатить за несколько месяцев вперед и отослать; несколько писем – их Энни отложила, с тем чтобы ответить на них в аэропорту или в самолете – и письма от фермера из штата Висконсин, написанные корявым почерком на почтовой бумаге, купленной в магазине Доу «Корма и семена».
Рюрик Магнуссон...
Такое имя больше подходит парню, который наверняка носит грязные джинсы, щеголяет темным загаром и любит жевать табак, а не деревенскому простаку преклонных лет, который, как явствует из его коротких и не слишком вежливых писем, живет один и ревностно охраняет свое одиночество и удобный для него распорядок дня.
Дожидаясь, пока закипит чайник, Энни отправилась в гостиную, прихватив с собой корреспонденцию, и уселась, скрестив ноги, на полу рядом со столом. Пододвинув к себе кожаный дипломат, она сунула бумаги в первое отделение, после чего открыла свою картотеку и принялась сортировать карточки, на которых записывала информацию, имевшую отношение к лейтенанту Хадсону.
Если повезет, она делает это в последний раз.
Какая ирония судьбы – разыскивать родную мать, а найти лейтенанта Льюиса Хадсона! Льюис оказался ее дальним родственником. Августина Хадсон не прекращала разыскивать сына в течение тридцати лет. Жаль, что мать Энни не унаследовала от своей прародительницы ее великолепного материнского инстинкта.
Послышался свист чайника, и одновременно раздался телефонный звонок. Энни ошеломленно взглянула на часы. Тот, кто звонит в такую рань, либо ошибся номером, либо человек, с которым ей не хочется общаться.
Энни направилась на кухню, предоставив автоответчику разбираться со звонком. Едва она успела выключить газ, как из маленькой комнатки донесся незнакомый низкий мужской голос:
– Мисс Бекетт, это Рик Магнуссон с фермы Блэкхок-Холлоу.
Энни замерла, вцепившись в ручку чайника.
– Я звоню по поводу вашего визита. Обстоятельства изменились, и я не смогу вас принять. Сожалею, что сообщаю об этом так поздно. Если вдруг не сможете сдать билет, я... гм... вам за него заплачу, если, конечно, ваше издательство не возместит вам убытки. – Поколебавшись, мужчина решительно добавил: – До свидания.
Пленка пикнула и начала перематываться. Тихонько выругавшись, Энни плюхнула чайник обратно на плиту.
Ах сукин сын! Да как он смеет так с ней поступать после титанических усилий, которые она приложила, чтобы его умаслить!
Ну уж нет! Так просто он не отделается.
«20 июля 1832 года. Территория Мичиган
Если бы эта земля принадлежала мне, я бы тоже яростно за нее сражался. Сайрус называет меня философствующим идиотом, но я симпатизирую нашему противнику».
Из письма лейтенанта Льюиса Хадсона своей матери Августине
Энни дважды свернула не туда, прежде чем выехала на Магнуссон-роуд, и теперь, тащась за ползущим посередине дороги трактором, за рулем которого восседал облаченный в рабочий комбинезон коротышка, читала фамилии на почтовых ящиках, установленных вдоль узкой ухабистой дороги.
– Ну слава Богу! – с облегчением вздохнула она, углядев фамилию Магнуссон, начертанную корявыми черными буквами.
Прищурившись – вечернее солнце било прямо в глаза, – Энни прочитала надпись пониже: «Ферма Блэкхок-Холлоу».
Она свернула на покрытую гравием, тряскую дорогу. Дом и надворные постройки располагались примерно в полумиле от нее. Большая часть дома была скрыта высоченными, как мачты, соснами и огромными дубами, создавалось впечатление, что они стоят здесь еще с мелового периода.
– Вот это да! – восхищенно пробормотала Энни, останавливая взятую напрокат малолитражку перед самым большим домом викторианской эпохи, который ей когда-либо доводилось видеть.
Это было просторное строение с облупившейся белой краской, возведенное еще в те времена, когда разраставшиеся се-мьи селились вместе под одной крышей. От него так и веяло седой стариной. Казалось, что вот сейчас из дома на крыльцо выйдет, вытирая о передник выпачканные мукой руки, полногрудая, с пышными бедрами женщина и пригласит ее на чашечку кофе с куском яблочного пирога.
Энни выключила двигатель. Что ж, если повезет, фермер Магнуссон окажется дома. Энни решила не звонить ему заранее, по опыту зная, что проще добиться своего, если разговариваешь с человеком глаза в глаза.
Выйдя из машины, она обвела взглядом аккуратно подстриженную лужайку, бельевую веревку, на которой болтались, лениво развеваясь на ветру, полотенца, поля, сладко пахнувшие люцерной.
Стояла потрясающая, наполненная негой тишина.
– Ну вот, Льюис, – тихо проговорила Энни, – я и приехала.
Здесь, по этому самому месту, жарким июлем 1832 года проходили пограничные рубежи армии Соединенных Штатов. Тогда не было ни фермерских домов, ни живописных конюшен из красного кирпича. Лишь дикие прерии, крутые утесы и девственные леса. Здесь Льюис написал свое последнее письмо, пронизанное горечью и тоской. Здесь провел последние часы своей жизни и здесь – если ее догадки верны – его убили.
Энни непроизвольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и повернулась к дому. В глаза ей бросилось широкое, уютное крыльцо, на котором стояло кресло-качалка и висели качели.
После многих часов, проведенных в аэропортах и самолетах, ужасно захотелось сбросить босоножки, сесть на качели, поджав под себя ноги, со стаканом холодного лимонада в руке и, покачиваясь, прислушиваться к тому, как постукивают о стенки стакана кубики льда. Как было бы приятно приложить к разгоряченному лбу холодный, запотевший стакан!
В Висконсине в июле так же жарко, как и в заболоченных местах Луизианы. Тонкая шелковая блузка без рукавов и воротника цвета слоновой кости и темно-синяя хлопковая юбка взмокли от пота и прилипли к телу. Однако жара оказалась не в силах растопить неприятный холодок страха, притаившийся в животе.
Впрочем, отступать поздно.
Открыв багажник, Энни извлекла из него 35-миллиметровую камеру фирмы «Никон» – старого верного друга – и надела ее на шею, с удовольствием ощутив привычную тяжесть.
Поднявшись по ступенькам крыльца, она подняла было руку, намереваясь постучать в старомодную, затянутую сеткой дверь, но в этот момент за спиной раздался громкий лай.
Собака! О Господи! Взвизгнув, Энни мгновенно открыла дверь и, юркнув в дом, захлопнула ее за собой. Золотисто-белая пушистая ракета, щелкнув зубами, затормозила перед дверью и зашлась в истошном лае.
