— Кто она тебе, Нора? Почему так действует на тебя? Твоя бывшая жена, любовница?
Борис медленно встал с кресла, отошел к окну и встал спиной ко мне. Такой его маневр внушал тревогу, что же такого он скажет, что не может сказать лицом к лицу?
— Она моя мачеха, — бросил он через плечо. У меня что-то пискнуло в горле, а он продолжил, не поворачиваясь: — Бывшая мачеха, она несколько лет была женой моего отца.
У меня было ощущение, словно мне со всей силы врезали по лицу. Когда частота моего пульса снизилась до нормальной, я рискнула задать еще один вопрос, чтобы поставить уже все точки над «i»:
— Ты спал с ней?
— Да.
— То есть я имею в виду не потом, а тогда, когда она была твоей мачехой?
— Да-да! Именно тогда! Теперь тебе все понятно или еще вопросы будут? — вызверился он на меня.
Но для того, чтобы это сказать, а вернее, крикнуть, он повернулся ко мне лицом, а это было уже хорошо. Значит, он не настолько стыдится себя, чтобы не смотреть мне в глаза. Он тут же остыл и спросил глухим голосом:
— Тебе очень противно?
— Противно? Да нет, это совсем не то слово, скорее жаль. А точнее было бы жаль тебя, если бы я не знала, не угадывала бы, что ты сильный человек. Поэтому я скажу тебе вот что: хватит жалеть себя, хватит стыдиться того, что было когда-то! Падение — еще не катастрофа, нужно встать, выбраться из ямы, какой бы она ни была, и идти дальше, не оглядываясь на эту яму, ты слышишь меня? Человек, ушедший от своих грехов, преодолевший их, достоин уважения не меньше, чем никогда не грешивший, а может, и больше. Хватит размазывать сопли по своему прошлому, это говорю тебе я, не имеющая его.
Я тут же спохватилась, но Борис, кажется, не заметил моей оплошности. Он проговорил задумчиво:
— За одного раскаявшегося грешника семь праведников дают, так, что ли? — И вдруг принялся хохотать.
И чем больше он смеялся, тем больше светлело его лицо, словно со смехом от него уходило прошлое, спадало, как болячка спадает с ранки, когда на ней нарастает новая, еще розовая кожица.
В понедельник я вышла на работу с намерением расспросить шефа о Норе и Николае, ведь если они знают о нем, то, по идее, он должен знать о них, может, и всплывет что-то важное. Но к шефу не приступишь просто так с разговором, нужно выбрать подходящий момент, и я все утро ломала себе голову над тем, как бы половчее это сделать? До обеда такой момент не подворачивался, шеф выглядел сердитым, а после обеда, который я провела, как обычно, с Юрочкой, вообще куда-то уехал. Но я не унывала: впереди еще много дней, а стало быть, и попыток. Работы было невпроворот, да и Юрочка появлялся то и дело, смешил меня, сыпал комплименты, он все еще не оставил намерения соблазнить меня. Сидя, по обыкновению, на краешке моего стола, с напускной печалью в голосе он жаловался на несправедливость жизни — все вокруг считают его моим любовником, а он даже не знает, какого цвета мои трусики.
Я засмеялась:
— Белые, Юрочка, белые.
— Что? — не понял он.
— Я говорю, что ты совершенно напрасно так расстраиваешься, можешь всем отвечать, что я ношу белые трусики.
— Ну знаешь ли, Ася! Я к тебе всей душой, а ты издеваешься надо мной. Ведь это просто выражение такое, а ты «белые, белые». Сердца у тебя нет, вот что. Эх, и за что я только пропадаю?
— Выражение такое, говоришь, надо же! И насчет твоей души я тоже что-то не пойму, разве ты душой ко мне стремишься? Я думала, телом.
Юрочка делал вид, что обиделся, и исчезал на час-другой, чтобы объявиться потом как ни в чем не бывало.
В среду шеф появился около одиннадцати, спросил у меня папку срочных бумаг, вызвал заместителя, потом бухгалтера и устроил у себя совещание. Целый час они там что-то решали, шеф злился, мне было слышно, как он то и дело повышает голос, что на работе с ним бывает нечасто. Потом он велел мне вызвать к нему Юрочку и еще двух сотрудников. Снова за дверью начался галдеж и базар, но все покрывал чей-то уверенный голос, настаивающий на своем. С удивлением я узнала голос Юрочки. Так вот он какой, когда не амурничает, а говорит по делу, уже не Юрочка, а Юрий Исаевич. Около часу дня распаренные и слегка взъерошенные сотрудники стали покидать кабинет. Их вид несколько заинтриговал меня, уж не дрались ли они там? Потом неспешно выплыл, словно лебедь по лону вод, наш юрист, уже опять в образе Юрочки, так как подмигнул мне и смешно округлил рот. Я не успела спросить у него, кто победил, меня вызвал к себе шеф. Я зашла, думая, что застану его раздраженным и уставшим от споров, но он был на удивление свежим и спокойным. Значит, ничего особенного не произошло, заключила я про себя, обычные рабочие моменты. Шеф вышел из-за стола и неспешно обошел меня вокруг, пристально рассматривая. Я сегодня пришла в брючном костюме бледно-сиреневого цвета, деловом, но очень элегантном. Может быть, шефу не нравится, что я в брюках?
— Костюм ничего, подходит, но вот личико… может быть, ты подкрасишься? Есть у тебя чем? Если нет, возьми у кого-нибудь, женщины вечно таскают с собой килограммы всякой ерунды в сумках. Да и волосы расколи, пусть будут свободными.
Я воззрилась на шефа, открыв рот, потом спросила:
— Зачем? Зачем мне краситься и для чего подходит мой костюм? Что вы затеваете, шеф? Надеюсь, вы не собираетесь выдать меня замуж?
— Ишь ты, разбежалась, замуж! Делай, что тебе говорят, даю тебе пятнадцать, ну хорошо, двадцать минут, чтобы собраться, будешь сопровождать меня на деловую встречу. Я давал тебе время войти в работу, освоиться, теперь ты достаточно ориентируешься в основных рабочих вопросах, пора тебе сопровождать меня, это часть твоей работы, ты ведь личный секретарь, а не машинистка. Иди собирайся, марш, марш!
Я колобком выкатилась из кабинета, села за стол, достала косметичку и начала наносить боевую раскраску. Косметики я не пожалела, выполняя, с одной стороны, волю начальства, а с другой — желая его удивить. Решила придать себе облик фам фаталь — роковой женщины. Правда, такой макияж больше подходит для вечернего освещения, и при дневном я буду выглядеть несколько вульгарно, но что мне за дело?! Сказано — сделано, я уложилась в двадцать две минуты и расчесывала волосы перед зеркалом, когда шеф вышел из кабинета с папкой в руках. Когда я повернулась к нему лицом, то он… нет, папку он не уронил, но его глаза расширились, он застыл на месте. К сожалению, в себя он пришел уже через несколько секунд.
— Вот, значит, какая ты можешь быть? Я тебя недооценивал. Мне, пожалуй, нравится! Почему бы и нет? Мы ведь в одной команде, не так ли?
— Конечно, шеф! Слушаюсь, шеф! Я готова, шеф! — Мое дурачество рассмешило его.
